Глава 10. По
ЮЖНОМУ ПОЛЯРНОМУ КРУГУ
«...Кто даст нам хронику путей Простых людей, ночей и дней, Средь бурных волн, в снегах, где худо, И путников, пришедших ниоткуда?»
«От моря до моря» Р. Киплинг
Итак, 19 февраля мы оттолкнулись от материка и пустились в незнакомый, нехоженный яхтами район Антарктики. Ни французы, ни англичане, считающие район Антарктического полуострова частью своей яхтенной судьбы, не делали попытки прорваться отсюда по широте Южного полярного круга на запад через моря Беллинсгаузена и Амундсена и прийти в Новую Зеландию с юго-востока. Ледяные горы Антарктического полуострова еще долго горели розовым закатным светом по левому борту и потом медленно погасли, пока не растворились в темноте ночи, а утром в той стороне лежало лишь безбрежное, не встречающее сопротивления море, в котором застыли обломки айсбергов. После ночной вахты, лежа под тремя одеялами в сырой, холодной каюте, я подумывал, чем бы заняться, пока позволяет погода и пока я не буду втянут в работу по замене парусов или в проблемы, возникающие при плавании на яхте в полярном море. Был позыв написать рассказ для журнала «Вокруг Света» на основе впечатлений нескольких последних дней, я даже взялся наговаривать предложения на диктофон. Тем временем «Урания-2», подгоняемая свежим ветром с юго-востока, хорошо бежала в самом начале своего южного пробега. Фактически она стояла на месте, если бы взглянуть на нее из космоса и охватить взглядом ту гигантскую безлюдную область, наполненную айсбергами и циклонами, в которую сейчас входила яхта. Мы держим курс на юго-запад и намерены спускаться так до 68-го градуса южной широты, после чего идти на запад. Чувства, которые мы испытывали на первых милях этого пути, были также экзотичны, как и само только начинающееся путешествие в полярных морях, в котором, кроме обычного любопытства, уже пульсировала новая жилка, всегда сопровождающая ощущения сопричастности Первопрохождению, этому долгожданному событию, которое, подталкиваемое нашим упорством, начинало наконец проступать и образовываться. В остальном — все то же постоянное состояние хронического напряжения, отступающего лишь перед классным юмором, который все реже врывался в наше времятечение, и тогда мы «ржали», и в эти короткие минуты мы были близки и дороги друг другу. Я заметил, что чаще юмор прорывался там, где были Боцман и Дима. Казалось, они не оставляют друг от друга камня на камне, но стоит пуститься в воспоминания — и Боцман почти с нежностью вспоминает свои экспедиции и оставляет в них почетное место любимому Диме. Последний также не страдал короткой памятью и любил вспомнить былое, выставляя Боцмана если не в хорошем, то, как минимум, в нейтральном свете. После того как на «Вернадского» пополнились наши продовольственные запасы, на «Ура-нии-2» несколько поутихли разногласия и разговоры о жратве. Боцман успокоился, пообмяк и, как сытый кот, почти равнодушно посматривал в сторону мышей. Народ в основном молча переживал суть нашего положения. Я относил это на счет мной же заведенных порядков*— при открытости глобальной идеи решать все вопросы единолично. Поэтому никто особо не высказывался по поводу происходящего, и это было как нельзя кстати. Артур Чубаркин, как настоящий психотерапевт и в необходимой степени интриган, держал меня в курсе корабельных настроений, которые я, в силу своего полного погружения в идею экспедиции, часто не улавливал. Я сам бросал несколько наивных вопросов, которые вынуждали Артура реагировать и открывать мне глаза. Часто это был холодный душ моему толстокожему и эгоистическому началу, которым в то время я был наделен сполна. Мы рулили и упорно вели яхту в «терра инкогнита», полагаясь на удачу, от усталости
несколько утратив остроту восприятия. Это была уже гонка, проходящая в усилении молчания, и каждый все глубже и глубже уходил в себя. Как только начался шторм, тут же появились айсберги. Они маячили внушительными горами сквозь снежную пургу и уже обступили «Уранию-2» с четырех сторон. Яхту кидало с волны на волну, она резко взлетала, и тогда мы на короткий миг видели массивы ледовых исполинов, уже взявших нас в окружение, но в следующий момент она падала вниз между темных водяных стен, в которых умирал снежный вихрь разыгравшейся пурги. Но когда неожиданно появились ледяные обломки и один из них, величиной с грузовик, кувыркаясь и исчезая, прошел в пяти метрах от борта — это был последний удар по нашей психике. Все новые и новые льдины выплывали из тумана пурги, и мы летели сквозь них. К этому времени у нас был порван и убран грот, и убран стаксель, потому что такой ветер он уже не держал, и мы шли на одном триселе. Хода были семь-восемь узлов, лодку приводило и она тяжело управлялась. Впервые за всю экспедицию почувствовалось, что возникла принципиально новая ситуация, приближающая нас к пониманию того, что это конец. Команду как подменили. Теперь это была тоже достаточно грозная стена, собравшаяся в рубке с грозным, настойчивым требованием идти на север. «Мы не хотим погибать во имя твоих идей, нужно сворачивать и идти на север!» — требования Ивана, подкрепленные молчаливой, хмурой угрозой стоящих за ним мужиков, не терпели возражений. Я тоже выкрикнул им что-то про север, что там встречный ветер, и ринулся в кокпит. Странно, но на душе было спокойно, может быть, потому, что в запасе был двигатель и работала ру-лежка. Я рулил и успевал отслеживать и объезжать льдины, находящиеся в ста метрах от яхты. Боцман стоял рядом, высматривал более дальние льдины, вел их и метров за сто передавал мне. Я видел, как плоскую льдину несло по волне и она летела вниз с волны, переворачиваясь через голову и уходя в пучину. Основная трудность состояла в том, что льдины шли под углом к тому курсу, которым могла идти «Урания-2» под триселем, и пойманная глазом льдина пропадала между волнами и вдруг появлялась вопреки своей траектории на пересечении с яхтой. Она уходила в воду, и никто не мог знать, где она вынырнет в следующий раз.
Этот дикий слалом продолжался около двух с половиной часов, и вдруг все кончилось. Я рыскал взглядом по волнам в поисках льдин, но их не было. Они исчезли вместе с айсбергами разом и окончательно. И тут до меня дошло, что мы нарвались на гигантское поле ледяных обломков, оно кончилось и больше его не будет. Я бросил руль и крикнул в люк, что все кончилось и больше НИКОГДА этого не будет!!! Валера даже рассмеялся, радостно и с облегчением, он поверил мне безоглядно. И теперь еще на протяжении нескольких дней, когда народ появлялся после сна в рубке и по привычке бросался к радару, я кричал, что больше не будет на нем айсбергов, и демонстративно включал его на самый дальний режим с радиусом в 16 миль — море было чистым. Мужики успокоились, и мы, как и прежде, шли на запад. Шторм продолжался еще почти сутки, яхту швыряло и даже под одним штормовым стакселем она часто уходила на привод и разворачивалась лагом. Мы ремонтировали в это время грот в рубке, сняв его только по передней шкаторине и протянув в люк. К вечеру мы стали опасаться за сохранность яхты, потому что волна шла через палубу и потоки воды через главный люк, забитый гротом, обрушивались в рубку. Мы свернули грот и выволокли его в кокпит, где привязали его накрепко к рулевой стойке и
свободным лебедкам. Закрыли люк изнутри — последняя опасность была устранена. Рулевые с серыми лицами были в обвязках, кроме них, наружу никто не лез, да и не хотел — там ревел океан, стремительным горизонтальным пластом летел снег, было сыро, холодно и сумрачно.
Утром получили от Юры и Гидрометеоцентра телефонограмму, что 22 и 23 февраля нам рекомендуют зайти в убежище потому что идет шторм. Интересно, как может яхта зайти в убежище, находясь в двух тысячах миль от ближайших берегов? Антарктида была не в счет, потому что искать спасения среди летающих по морю льдин было опаснее любого шторма в чистом море. На картах погоды, полученных накануне, был вполне безобидный циклон с двумя изобатами, не предвещающий исключительных изменений погоды. Но следующий прогноз, принятый Иваном через шесть часов, резко изменил картинку — на месте прошлого маленького циклона сидел крупный паук и уже входил в район, где шла «Урания-2». Давление падало двое суток подряд, так что стрелка барографа на отметке в 837 миллибар уперлась в металлический обод барабана, обозначая свой нижний предел. Народ был мрачный, шутки прекратились, началось тяжелое, медленное ожидание. Океан был безбрежен, безлюден и был опять готов к шторму. Мощная, ленивая в движении зыбь, оставшаяся от вчерашнего ветра, теперь медленно переваливалась. Яхта шла по этой зыби, то проваливаясь метров на восемь, то поднимаясь по волне, откуда можно было видеть туман, туман, туман. Даже птицы исчезли. Все было мертво, безжизненно, готово к зиме.
Где-то в этих же местах почти 180 лет назад Фаддей Беллинсгаузен записал в своем дневнике: «Неведение о льдах, буря, море, изрытое глубокими ямами, величайшие поднимающиеся волны, густая мрачность и такой же снег, которые скрывали все от глаз наших, и в сие время наступила ночь, бояться было стыдно, а самый твердый человек внутренне повторял: «Боже, спаси!»
Кому как не экипажу «Урании-2» было знакомо это чувство страха, соединенное с усталостью и психическим истощением. В такие моменты, возможно, смерть была не самым страшным итогом. Продолжать терпеть и жить было труднее. О том, как трудно мужикам, я мог судить по тому, как нелегко приходилось мне самому. Люди давно замкнулись в себе и действуют уже больше по интуиции, которая ведет и подсказывает, как сберечь последние силы. Любое движение рассчитано только на обслуживание яхты, ее выживание в этих гигантских просторах. У Аркадия были самые ужасающие условия: на полу вода, одеяла мокрые, но он до сих пор не хотел переселяться поближе к корме и продолжал ценить свободу выше физических удобств. Валера ходил как тень и молчал целыми сутками. В кают-компании даже днем было сумрачно и неуютно, как в помещениях уже затонувшего корабля, и спускаться туда лишний раз не хотелось. Самым большим моим желанием было продержаться на широте 67-68 хотя бы еще полторы тысячи миль и при этом не свернуть на север. Первая опасность ретирования просвистела мимо, но после моих пламенных заверений (в которые я сам беззаветно верил), что айсбергов больше не будет, и демонстрации включения радара на 16 миль мужики вроде бы поуспокоились. «Урания-2» шла на запад с небольшим давлением к югу, и рулевые подчинялись этому. Правда, после Балериной с Аркашей вахты линия, оставленная на карте, как заколдованная лезла вверх. Боцман высказал предположение, что Аркаша под покровом басурманской ночи подкладывает топор под главный компас. На третьей ночной вахте яхта
явно уходила на северо-запад, в этой ситуации единственное, что я мог сделать, так это попросить Валеру держать курс. Валера объяснял мне что-то, что заставило его увалиться, но это было неубедительно. Здесь, в океане, вблизи антарктического берега, постоянным было одно — изменчивость погоды. Очень часто над морем лежал туман, но могло развеяться, и тогда открывался горизонт. Но еще реже выходило солнце, такое могло быть всего раз за неделю. Море не успокаивалось до конца, приходил ветер, мгла, и шла снежная пурга. В таких случаях, оставив снаружи одного рулевого, команда собиралась в рубке разговаривать разговоры. Но в целом на погоду грех было жаловаться, потому что температура пока не опускалась ниже минус пяти градусов. Солнечная радиация была еще достаточно активной, судя по тому, что сугробы в кокпите после пурги таяли. Бочки на корме, которые привязал Боцман на «Беллинсгаузене», разболтались и ходят ходуном. Похоже мы оба копим силы перед тем, как перевязать их. Нас уже не подгоняют соображения, что если будет сильный шторм, то бочки уйдут.
Циклоны шли один за другим с запада на восток, и на картах погоды, которые получал Иван, было видно, как в районе моря Беллинсгаузена они смещаются к югу. Дело в том, что в этот момент в юго-восточной части Тихого океана встал большой антициклон с эпицентром в районе острова Пасхи. Его южный край достиг пятидесятых широт и оттеснил проходящие циклоны к югу. Свирепые циклоны, стиснутые с двух сторон, рикошетом отскакивали от антициклона и даже наползали на материк Антарктиды. Для нас это означало лишь то, что мы вместо желанной южной, стали попадать в северную их часть, при этом получая встречный ветер. Ухудшение ситуации произошло во вторую неделю нашего плавания вдоль Антарктиды,
когда мы прошли 88-й градус западной долготы. Ветер, до сих пор в основном полных курсов, все чаще и настойчивее стал поддувать от юго-запада-запада. Обилие отличной погоды вдоль всей западной части Южной Америки автоматически означало для нас ветер в лоб, и с этим, похоже, ничего нельзя было поделать. Пытаемся идти под углом к волне, и яхту постоянно окатывает сверху. Из задраенных люков течет вода в кают-компанию, температура внутри около пяти градусов. Сырой холод стал нашим попутчиком в плавании вдоль Антарктиды.
Когда приходил ветер с запада, мы закрепляли руль и тихим ходом шли на юг, в сторону Антарктиды. Это давало нам возможность набрать высоту и заниматься ремонтными и хозяйственными делами. За день мы ремонтировали грот, откачали трюма, перевязали бочки на трансваере, заменили потертые шкоты, долили масла в гидравлику. Народ разработался и повеселел, что позволяло принять некоторое количество спиртного. Этим день и закончился. Но, надо заметить, исчез былой азарт и потускнел сам процесс выпивки. Мы выжаты и опустошены. Даже (в это невозможно поверить) водка отвергается. Теперь мы знаем, что и для нее нужна энергия, хорошая стимуляция и поддержка.
Весь следующий день мы шли на юг, 3-узловым ходом, дошивали грот и топили баню. К вечеру ветер пошел к югу и мы моментально поставили грот, причем завели все рифления, заменили стакселя и пошли на запад. Ветра хватало для полного бейдевинда, яхта хорошо шла в метровой волне, стрелка компаса подпирала заветную цифру 270, слова легко слетали с губ. К вечеру ветер докрутил до галфвинда, и этот факт, в совокупности с протопленной баней, звучал в душе почти мажорным аккордом, который и летел к горизонту. Баню принимали уже в темноте. Это
было больше согревание, чем баня, но, тем не менее, закончилась она традиционно — окатыванием себя из ведра забортной водой, последующим согреванием и окончательным мытьем уже пресной водой. Лампочка еле пробивала пелену пара, голый народ хихикал и временами громко орал. Мы совершенно забыли, где находимся, во всяком случае, обстоятельство полной изоляции от всего мира отошло в сторонку. После бани я приготовился стоять на руле всю нашу вахту, пока Сашка мылся. Но он вышел и со словами «надо беречь друг друга» сменил меня. Праздник вскоре пошел на убыль: за ночь ветер вернулся к западу и заставил Диму с Артуром вместо запада идти на юг. Похоже, что в промежутках между циклонами здесь всегда дует с запада-юго-запада. В десятый раз с Иваном выжимаем информацию с погодных факсов, в надежде отыскать хоть слабое обещание любого другого, но не западного ветра. Но циклоны идут строго по одному и тому же коридору, их нижние, попутные нам вихри метут снег над материком и прибрежными льдами. «Урания-2» — не воздушный шар и попасть туда не может. До 130-го меридиана, от которого лучше всего можно было бы повернуть на Новую Зеландию, осталось около тысячи миль. Сделать это раньше — значит принять все встречные шторма и удлинить себе путь вдвое. Даже Аркадию, стороннику тропических вариантов, понятно, что нам нужно как можно дольше идти вплотную к Антарктиде, а потом уж рубануть поперек «неистовых и ревущих» и вывалиться к Новой Зеландии с юга. Так и двигаемся вдоль Южного Полярного Круга, как бы держась за эту невидимую нить, постоянно пересекая его в ту или другую сторону.
Чтобы хоть как-то изменить ситуацию, запускаем двигатель и идем на волну. На средних оборотах выходит около трех узлов, это очень мало с
учетом того, сколько мы теряем диз-топлива. Но, тем не менее, мы проверяем эту идею и расходуем всю солярку из расходного бака. Во второй половине дня при попытке завести двигатель задымил стартер — старое больное место. С этого момента пошла сплошная «чернота», она уже неудержимо валилась без задержки, как падает в море отколовшийся от ледника кусок льда, превращаясь в айсберг. Стартер сняли, просмотрели. Подгорела катушка, но сам стартер пока еще живой. 1 марта штиль, первый штиль у берегов Антарктиды. «Уранию-2» валяет зыбь с борта на борт. Волна пологая и гладкая, без ветровых зазубрин. Завели двигатель, шли почти целый день на запад. А вечером был праздничный обед в честь дня рождения моей жены Людочки и отца Димы. Дима долго колдовал у плиты и сделал очень приличный омлет из яичного порошка. Мы произнесли фундаментальные тосты, обращаясь к именинникам, и выпили за их здоровье и скорейшую встречу с ними.
Очень часто шли в тумане. Видимость ограничивалась милей, иногда метров двести, остальное было за занавесом. Все наши страны и острова, и 130-й меридиан, после которого мы должны были повернуть направо, — все это было где-то впереди и лежало за туманом. Мы не включали ходовые огни, знали, что здесь никого нет. А если этот пустынный район и проскакивал какой-либо корабль, идя из антарктической станции домой на север, то вероятность встречи с ним была равна нулю. Мы шли вторую неделю в пустынном океане, и все равно почти каждую ночь я продолжал выпрашивать у кого-то стоянку на ночь. Мне снилось, что яхту таскает течениями между островами и мелями и я жду удара в темноте... Ночные кошмары живут в ночных снах, а днем — никаких островов и мелей, глубины вполне приличные — пять тысяч метров, в общем-то все спокойно. Стакселя зацепились за встречный ветер и гребут, стараются, грот тоже прижал как бы уши, впрягся. Долбим по четыре узла, это хорошая скорость. Но в целом, за редким исключением, дует с запада и юго-запада. Я десятки раз перемеряю оставшееся расстояние. Я ничего не могу делать, кроме этого. Мир состоит из трех параметров: расстояние, скорость, усталость. При одинаковой возможности идти на север или юг всегда выбираем южное направление. Утром очередной натиск: Валера опять заводит разговор о том, чтобы идти на север. Аркадий подхватывает, настойчиво предлагает подняться на север и после этого идти по цепочке тропических островов на запад, к Новой Зеландии. Это крюк в шесть тысяч миль, уводящий «Уранию-2» от маршрута. Я не могу этого принять по принципиальным соображениям и говорю минут десять без перерыва, в полной тишине. Пар изо рта. Народ полунапряжен, значит, основные разговоры еще впереди. А пока топим сливочное масло, подаренное украинцами, Иван ремонтирует выхлоп дизель-генератора. По-прежнему идем на юг, юго-запад. Окна рубки забиты снегом, и, чтобы видеть стакселя и грот, я протираю запотевание ладонью изнутри, и в белой мути проступают паруса, напряженные от работы.
5 марта. Сегодня пошли третьи сутки, как мы заперты западным ветром. Ветер и волна слишком сильны, чтобы их «проткнуть» на моторе. Иван, Валера, Аркадий чуть ли не требуют смены курса на север. Как назло, появилось много айсбергов, теперь они охраняют «Уранию-2» со всех сторон. Это плохой психологический фактор. До 130-го меридиана осталось всего-то 600 миль, но как их пройти? Мы фактически стоим на одном месте, циклоны посылают нам только встречные ветры. Когда же в наши паруса дунет хоть что-то, кроме западника?!
Я держал вариант ухода на север
с пересечением Южного Океана как крайний. Когда нам станет вообще невмоготу, мы им воспользуемся. Мы всегда можем рвануть наверх и вскоре получить глоток теплого, прогретого солнцем воздуха. Конечно, перед этим нужно будет прорваться через 800-мильную полосу западных штормов. Но не в этом состояла проблема. Повернув сейчас на север, мы сходили с дистанции и получали какой угодно статус, но не меридиональной кругосветки. Это было главным. Второстепенных, но достаточно серьезных причин было несколько: например, отсутствие карт на тот, забитый островами район, удлинение маршрута, что выбило бы нас из времен года, что означало бы удлинение кругосветки на целый год с
вытекающими из этого последствиями.
Конечно, соблазнительно было распрощаться с Антарктидой, с этим неотступным холодом, и рвануть на север, где с каждым градусом будет теплее и солнечнее. Но эти мысли не занимали меня даже в последние дни путешествия.
7 марта в 5 часов утра, когда забрезжил рассвет и стало видно цепочку айсбергов, протянувшихся вдоль левого борта, и более-менее спокойное море, Иван Иванович, пробуя завести двигатель, «налетел» на заклиненный редуктор. Двигатель не проворачивался, хотя стартер включался. Вывод был безжалостным: что-то поломалось внутри редуктора — подшипники, шестерни, вал. Без берега отремонтировать редуктор невозможно. Все. Приехали. На ДРС 67 градусов южной широты 107 градусов западной долготы, мы в середине моря Амундсена. Я вспомнил, как три года назад, стоя в Питере, мы меняли электрокатушки редуктора, для этого потребовалось вытащить его наверх из машинного отделения. Но здесь, на волне, эта 300-килограмовая железяка обязательно начнет летать по яхте. Тут же мне вспомнилось упрямство «Урании-2», когда мы уходили с «Фарадея» и она дважды села на мель. Она, конечно, все знала тогда, не хотела идти сюда и сопротивлялась. Но полно сокрушаться. Для этого есть всего несколько минут, а потом пошло дело. Иван, Валера и Боцман, пока мы по очереди рулим, за сутки снимают редуктор с креплений, отвинчивают крышку и смотрят внутрь. Иван зачерпывает горсть черных от масла металлических обломков подшипников и шестерен. Все это происходит в гробовой тишине, без каких-либо комментариев. Это приговор. Экспедиции и всем нам, склонившимся над железкой в начале зимы, в середине моря Амундсена, в трехстах милях от Антарктиды. Итак, единственной движущей силой остались паруса. От Антарктического полуострова мы прошли на запад около полутора тысяч миль, где уперлись, как в стену, в западные ветра. За последние шесть дней мы практически не продвинулись в сторону Новой Зеландии и продолжаем топтаться на месте. Все больше и больше подсыпает снегу, мы забрались слишком далеко на юг, и я боюсь, что в любой день в этот район придет зима. Ждать попутных ветров уже опасно — море как вымерло, ушли птицы и звери, освободив место зиме. Отсюда до Мар-дель-Плата по прямой около двух с половиной тысяч миль. Примерно столько же и до Новой Зеландии, только в другую сторону. Можно было подняться на север, что предлагал Аркадий с Валерой, а потом идти на запад на Новую Зеландию, но этот вариант, не принимаемый до сих пор, стал вовсе невозможным после того, как мы лишились моторного хода. Был еще один вариант, который собрал наибольшее число поклонников, это, оставаясь в Тихом Океане, подняться на север вдоль западного побережья Южной Америки и где-то там, возможно, в Вальпараисо, отремонтироваться, а дальше идти куда угодно: хоть на запад, хоть на север, либо через год
опять в Антарктиду. Но этот вариант не был подкреплен нашими возможностями: мы не имели чилийских виз, карт на этот район, денег на ремонт, времени на перерождение экспедиции — четверо из семерых намеревались вернуться в Россию из первого же порта. В Мар-дель-Плате же стояли российские суда, с их помощью мы могли решить наши технические и продовольственные проблемы.
8 марта я решаю возвращаться в Мар-дель-Плата. Опять через пролив Дрейка и мыс Горн. 9 марта в ветреное, хмурое утро в достигнутых координатах 108 градусов 30 минут западной долготы и 66 градусов 44 минуты южной широты мы с Сашкой подняли стаксель и бизань и повели «Уранию-2» на выход из Антарктической западни. Перед нами лежал путь на северо-восток из середины моря Амундсена до пролива Дрейка, длиной полторы тысячи миль. Нам предстояло первый тысячемильный кусок пройти среди айсбергов без двигателя, на уставших, потрепанных парусах, и уже после этого еще полторы тысячи без льдов, до первой цивилизации, где сделав глоток ремонта, начать путь к дому длиной в 11 тысяч миль.
9 марта утром резко подуло с запада. Ставим с Боцманом штормовой стаксель, бизань-трисель, крутим поворот и уходим отсюда навсегда. Начинается шторм, который длится двое суток. Уходим через айсберговые поля в неубывающей надежде, что они должны кончиться. Подтверждается закономерность, что лед появляется тогда, когда начинает штормить. Аркадий сообщает мне, что уезжает из Мар-дель-Платы вместе с Валерой. Это удар ниже пояса. Говорю с Валерой, чтобы он шел дальше, возможно, до Питера. Отказывается, говорит, что устал. То, что устал, видно невооруженным глазом, но все-таки! Артур уже давно должен был вернуться на работу. Иван, всегда на-
дежный в деле, оставался себе на уме, кроме того, у него те же проблемы с работой. Дима думает над проблемой, как попасть к семье в Австралию. Остаемся на «Урании-2» мы с Боцманом вдвоем. Тихо схожу с ума. Команда собирается кучками, разрабатывает варианты. Дальнейшие работы с редуктором из-за шторма приостановлены. Зима, долго раздумывающая, пришла в тот момент, когда мы повернули на северо-восток.
Утром в кокпите сугробы снега, кое-как очистил компас. Не смогли поставить грот — замерзли лебедки. Идем на двух стакселях и бизани. Шквалит, волна хаотическая, редуктором не дает заниматься, да никто особо и не рвется. Разговариваем фундаментально еще раз. Совместно вырабатывается новый вариант: если до пролива Дрейка отремонтируем редуктор, то поднимаемся до Вальпараисо (Чили) и после посещения островов Пасха и Хуан Фернандес (Робинзона Крузо) проходим через Панамский канал на Бермуды, далее через Атлантику в Питер. Но этот вариант может начаться при наличии исправного редуктора. На том и порешили и даже приободрились, потому что опять замаячили новые земли и новые моря, не то что возвращение в Мар-дель-Плату. Я окрылен и доволен разговором: команда сохранена. А еще вчера обмирал от мысли, что нам с Сашкой придется гнать «Уранию-2» в Питер вдвоем.
«А круг-то не смыло!» — с тихой, ядовитой радостью констатировал Боцман, выбираясь на вахту и видя болтающийся в гнезде креплений единственный спасательный круг. Он должен был уйти в море, так как волны, гуляющие по палубе, «причесали» все, что можно, достали из всех закутков веревки, вымыли все, что пряталось еще год назад. Только медные трубы систем, снятые из машинного отделения при демонтаже редуктора, лежали в кокпите там, где мы их привязали. Прошли сутки после серьезного разговора, и, похоже, народ особо не сдвинулся идти на яхте в Россию. Разобрали редуктор. Выяснили, что поломаны 9 подшипников из 12 и покрошились зубья на шестерне главного вала. Все из-за того, что отдались стопорные пластины, удерживающие подшипники в гнездах (часть болтов открутилась, остальные срезало). Пошел перекос осей, как следствие — полетели подшипники. Пластины, а потом уже и сами подшипники, попали между вращающихся шестерней и были раздроблены на куски. Эта мясорубка с мощным приводом от «Скании» хорошо поработала на самоуничтожение. Небольшая вероятность вернуть редуктору жизнь все-таки осталась, если удастся найти девять новых подшипников и несколько шестерней. На борту таких запчастей мы не имели, и теперь были вынуждены идти на парусах в Мар-дель-Плату. Радость сменилась беспросветной тоской и унынием. «Боже, дай мне силы все это вынести и привести «Уранию-2» в Россию!»
С утра 13 марта задуло с юго-запада. Убрали рейковый стаксель, но даже на штормовом стакселе и триселе яхту приводило, и она шла вдоль волны. До Горна осталось около тысячи миль. Много! Далеко мы забрались. На 64-м градусе южной широты появились альбатросы. Каждый день снег, снег, снег. Ветер и волны. Я попытался реанимировать фаловую лебедку на гроте, ничего из этого не получилось, зато приморозил кончики пальцев. Тима передал, что 16-17 марта в нашем районе ожидается шторм 10 баллов. Куда еще больше?! Холод. Организм не потребляет воду и выталкивает ее из себя, приходится постоянно посещать гальюн. По этой волне приходится идти на восток, но при первой же возможности будем подворачивать на север, уже пора. Я должен доехать до своих дочерей. И тут я вижу мужиков вокруг себя и начинаю думать, что мне нужно вывести их из этого кошмара живыми.
16 марта ветер скис. До Горна 400 миль. Поставили грот, но упустили ловушку, и Артур лазил до первой краспицы. Законтрили новые мочки, причесали немного палубу, все в ожидании завтрашнего шторма. Поддувает с N-NW, при усилении может сдуть до Беллинсгаузена. Ночь началась с усиления ветра. С Валерой поменяли галс, но пришлось резануть ножом веревку, которая захлестнула щкот стакселя. На новом галсе поехали на северо-запад, это лучше, чем в острова Антарктического полуострова. Но за ночь ветер зашел, и мы стали идти 250-260 градусов, теряя за час милю по широте. Несколько раз приложило очень сильно, и я думал, что разобьюсь, когда летел с дивана рубки в дальний угол. Но циклон так и не собрался в кучу, ждем основного циклона. Давление за ночь упало, теперь идет по прямой, но будет большое падение. Погода явно не балует нас попутняком. Идем в бейдевинд под одним штормовым стакселем и триселем на бизани. Яхту сильно кидает. Закрепили румпель, а сами лежим на полу рубки и поем песни под Артурову гитару.
Вчера вечером разлетелся в клочья штормовой стаксель. Для тяжелой погоды у нас остался только небольшой, латанный-перелатанный рейковый стаксель — и все. Я в панике — «Урания-2» без двигателя и без парусов! Впереди пролив Дрейка.
Северные ветра отжимают нас к Антарктиде. Я вспоминаю слова Криса, на которые я тогда не обратил внимание, что в Антарктиду попасть просто, а вот вернуться назад — тяжело. Ветер давит от 350 градусов, оттуда, куда нам нужно идти, это в пику Соколову, который говорит, что здесь всегда западные ветра. Иван серый, худой, не говорит ни с кем, лежит в своей каюте. Валера тоже уже за пределом. Аркаша, весь укутанный какими-то тряпками, не кажет лица, наверное, не напрасно. У меня внутри все обрывается — это состояние уже хроническое — при мысли, что до и после Ле-Мера ветра северных румбов, и самим нам отсюда не выбраться на рваных парусах, не успеть до того момента, пока мы не начнем один за другим сходить с ума. Опять очень холодно, идет бортовая качка, некуда пристроить свое тело, его терзают броски. В каюту свою не могу заходить, там одиноко, холодно, безнадежно и серо. Стараюсь торчать на людях. К вечеру начинает раздувать с севера. Волны с белым налетом пены вокруг, вой ветра за палубой, иногда шарахнет в стекло рубки.
Рано утром пошел ветер с юга. Поставили грот, бизань, рейковый стаксель, пошли. Вскоре несколько раз предупредительно шквальнуло, и ветер пошел на усиление. Начало приводить. Но шли на NSN, очень хорошо. Успели снять грот и рейковый стаксель. Рейковый стаксель был уже подорван — заволокли в рубку ремонтировать. Шли на одной бизани, и то яхту стало приводить и вытаскивать на волну. Сбросили бизань и пошли под рангоутом, ветер еще прибавил, начался просто ураган, который терзал море, «Уранию-2» уже сбрасывало с попутняка. Мы бешено крутили штурвал и меняли друг друга, оставаясь без рук. Сквозь задраенные люки прорывался вой ветра, который заглушал даже удары волн, когда она обрушивалась на палубу и накрывала яхту. В голову лезли мысли о слабых местах проводки шкотов, крепления аккумуляторов которых могли вылететь из гнезд с последствием пожара. Сидя в рубке, мы из лавсанового триселя пытались делать стаксель, поставив карабины по передней шкаторине. Ночью полегчало, и лодка под рангоутом стала держать попутняк. Утром мы с Валерой на место стакселя поставили трисель. Его шкотовый угол — необыкновенно узкий, начал возмущаться, пока мы его не обтянули. Мы сами не ожидали, что из этой идеи что-то получится, теперь место отсутствующего штормового стакселя занял трисель, который был из той же породы парусов для тяжелой погоды, сшит он был из толстого лавсана, и то, что его хватит на несколько штормов, радовало, это как будто продлевало нам жизнь. Получили телефонограмму от Юры: «Сегодня будет плохо, завтра будет лучше, и в обозримом будущем циклонов не будет!» Хорошо бы, конечно, но не верится, что так просто можно остановить процесс. Полтора часа гарцевал на палубе, настраивая стаксель-трисель, и делал перепроводку шкотов. Волна идет боковая, окатывает, и никуда не спрячешься, принимаешь ее во весь ее рост. К вечеру скорость под штормовыми парусами упала до пяти узлов, но тянем с поднятием грота, идет волна с гребнями, правда, пены стало меньше. Почти одновременно поломались две конфорки на камбузной плите, осталась последняя. Но Дима активно готовит воскресный обед, народ ходит невдалеке от него в предвкушении воскресной чарки. И вдруг вышло солнце, первый раз за последние пять дней, и мы ставим грот (вернее, его верхнюю часть до третьего рифа) и резво несемся к мысу Горн. Идут тучи, сыплют снежную крупу, но грот вроде бы терпит. Поели Димин плов (рис и китайская тушенка), выпили по рюмке. Хорошо! Самое главное, что яхта при этом идет по восемь узлов, притом напрямик к Горну.
До мыса Горн 90 миль. Мы пилим в берег, и ночью я дергался сменить галс, даже поднял Диму с Артуром, но решили еще протянуть до утра, потому что ломать мачты и рвать паруса лучше при дневном свете. К утру ветер ослабел, сменили галс, поставили второй стаксель на внутренний штаг. Шкоты наши все потерты, разлохматились, наружная оплетка местами слетела, вид жалкий. Наконец-
то завершился четырехдневный ремонт рейкового стакселя, но его решили не ставить, а свернули и отнесли в парусную, на черный день. В рубке сразу же стало просторно.
В Дрейке появились чайки цветом, как наши тетерки (рябенько-коричнево-серые). Чайки — самые равнодушные к человеку создания. Но у чаек, обитающих в пятидесятых широтах, самые красивые по форме крылья: узкие, гигантские, с изломом. В 15 часов, выскочив в очередной раз на палубу, увидел далекую землю — горы Огненной Земли. Тучи, тучи, пасмурная, но довольно-таки сносная погода. На четырехметровой зыби метровая волна.
То, что произошло дальше, трудно было предвидеть. Убегая от Антарктиды на север и принимая на этом пути в основном встречные ветра, мы вышли к Огненной Земле в пределах видимости в тот момент, когда ветер исчез, и мы ощутили достаточно сильное приливное течение, которое понесло нас на скалы со скоростью 5— 6 узлов. Еще ночью мы поняли, что попадаем в западню, отслеживая по радару, как нас буквально засасывает в громадный залив, набитый островами-скалами, между которыми текут быстрые реки приливно-отлив-ных течений. Залив был заперт навалом могучего течения западных ветров. Интуиция подсказывала, что выбраться из этого мешка, в который мы, меняя галсы все больше погружались, можно единственным способом: поставить полный грот, легкий стаксель и на этом полном вооружении пробовать выскрестись из западни. Стояла кромешная тьма, когда вся команда понеслась ставить грот. Но при поднятии его один из ползунов перекосило, и мы подорвали у люверса переднюю шкаторину, грот заклинило. Влекомая течением, «Урания-2» быстро шла в глубь залива, и то, что мы увидели в серой дымке рассвета, было сильным потрясением: не только спереди и с боков, но уже и сзади
из моря торчали черные обломки скал. Хотя еще вечером я видел их далеко на горизонте, возвышающимися в легкой прозрачной дымке. А сейчас они были совсем рядом, и мы приближались к ним с каждой минутой. Мы обсудили на бегу с Валерой частоты, на которых работала служба SOS, и сделали вторую попытку поставить полный грот, для этого мне пришлось подняться на мачту до первой краспицы и пропускать через проблемное место люверсы. Эта попытка удалась, и грот встал во весь свой 22-метровый рост. Потом так же быстро мы выкатили из Аркашиной каюты большой тюк «угребистого» стакселя и подняли его на переднем штаге. Команда работала быстро, четко и предусмотрительно. Мы набили шкоты, и «Урания-2» с полным гротом и большим стакселем, таким нехарактерным для этих стремных мест, пошла. Пошла на волну нахраписто и резко, и тут я в очередной раз убедился, что это живой организм, которому, как и всем нам, умирать не хочется. Я стоял за штурвалом и шел на тонкой, между обветриванием парусов и максимально возможно к югу, и чувствовал, что это мне удается. Потом, отдав штурвал Аркадию, спустился в рубку и увидел мрачные, значительные лица мужиков, но сияющие изнутри. Валера сказал, что идем 120. Это было невероятно. Я впился глазами в меняющиеся кабельтовы широтной координаты — они росли, отщелкивая единицы, как таксофон в такси. «Урания-2» вырывалась из западни. Я вернулся в кокпит и встал за штурвал. Я наслаждался ходом, я видел, как уходят за корму два обломка скал, а черные скалы островов постепенно синеют. Ветер то ослабевал — и тогда паруса заполаскивали на волне, то раздувал — и тогда «Урания-2», отбрасывая стеклянную волну, уходила прочь от этого проклятого места.
Днем совершенно случайно обратил внимание на черточки на вант-путенсах основных вант грот-мачты.
Я долго и тупо глядел на них, очень медленно начиная понимать, что эти черточки — не что иное, как сквозные трещины в могучих пластинах нержавеющей стали и что грот-мачта, улетевшая за борт в Балтике пять лет назад, может сделать сейчас то же самое в этом забытом Богом месте. Я живо представил нашу перспективу — без двигателя и парусов. В авральном порядке сбросили грот и стаксель. Пока мужики сбрасывали паруса, мы с Иваном и Валерой склонили свои головы над поломкой и соображали, как отремонтировать эти места. Можно было растравить талреп и выбросить переходник ван-тпутенса, соединив накоротко вант-путенс и талреп. Но предстояло выяснить, есть ли у Боцмана в наличии болты диаметром 32 миллиметра? Боцману очень хотелось найти такие болты в своем хозяйстве, но, судя по выражению его лица, таких болтов у него не было. Вспоминая распределение усилий по вантам, я сказал Ивану, что нагрузка, приходящаяся на одну основную ванту, равна 70 процентам всего водоизмещения, в нашем случае это почти 50 тонн. Подобные болты стояли на серьгах наших якорей, и мы бросились их раскручивать. Дрейк к тому времени уже проснулся, ветер стал усиливаться, и через час, когда мы закручивали последний болт и набивали талрепы, нас с частотой в несколько секунд уже накрывали волны. Мы подняли грот на последнем рифе, свой любимый трисель на место стакселя и понеслись в сторону мыса Горн, до которого оставалось около сорока миль. Ветер усиливался с каждой минутой, и к вечеру пролив Дрейка уже терзал предельный шторм. Уже давно был убран грот; на внутреннем штаге, обтянутый двумя шкотами, стоял наш новый стаксель-трисель. Скорость зашкаливала за десять узлов. Бакштаг правого галса не позволял нам идти к Горну, и мы неслись чисто на восток, и уже в сумерках, милях в 12 к северу, увидели далекие, смытые непогодой очертания острова Горн. Боцман, получивший задание достать бутылку по этому случаю, уже несколько раз орал дурниной, подтверждая свою готовность и борясь с бросками. Мы упали в кают-компанию, где Боцман и Иван, каким-то чудом избегая расплескивания водки, наливали ее в рюмки и отдавали нам. Со словами: «За тебя, Горн!» — мы выпили, и в следующий момент яхта получила могучий удар в правый борт, и мы с Валерой, сидящие за столом, улетели вместе с диваном в сторону камбузной стойки. Диван, сорвавшийся с креплений, завис, а мы с Валерой, пролетев не менее трех метров, очутились на кам-бузном пространстве. Конечно же, я нарушил основной закон — прежде, чем самому выпить за мыс Горн, нужно было угостить Нептуна и попросить его пропустить нас через Дрейк. Схватив недопитую бутылку, я пулей вылетел на палубу и исправил оплошность, прыснув водкой по обе стороны от бортов. Надо было менять галс, и я боялся за бизань. У нас оставалось почти полчаса до наступления темноты, мы сидели в рубке и собирались с силами для того, чтобы сделать поворот. Мы с Боцманом выпустили за корму 50 метров шкотовой веревки с буйрепом на конце на тот случай, если кто-то вылетит за борт. Мы с ним ползали по палубе и краем глаза видели, что творится по обеим сторонам от бортов. Но при таких бросках и качке было непросто отправить за борт нашу страховочную снасть, не рискуя быть сдернутым ею за корму. Потом, при последнем свете, мы сделали поворот через фордевинд благодаря тому, что трисель был небольших размеров. Мы сохранили бизань, и, принимая ветер уже с левого борта, яхта понеслась, нацеленная на северо-восток.
На этот раз Дрейк решил встретить нас не так, как мы надеялись, пройдя его два месяца назад. Трудно
было ожидать от Южного Океана в этом месте такой неистовости, исключающей любое наличие жизни на границе воды и неба. Ночью дуло страшно. Каждые полторы минуты яхта шла на привод, что заканчивалось мощной вибрацией мачт, от рулежки шел дым. «Урания-2» прорывалась в каком-то хаосе, состоящем из ветра и воды. Ночь была длинной, черной, и соседство со скалами не давало расслабиться. Хотя все вокруг гремело, я явно улавливал те критические моменты, когда трисель на бизани при обтянутых завалталях перелетал на правую сторону, и этот удар полотнища в четыре квадратных метра был ощутим и сотрясал тяжелую 70-тонную лодку. Штурвал уже несколько секунд до этого работал в другую сторону, но лодка, взмывая вверх и обрушиваясь вниз, словно не слышала этого. Наверху, в спасжилетах, пристегнутые к ограждению штурвальной стойки, постоянно были двое. Один крутил колесо, а второй сидел рядом на подхвате. Время от времени они перекрикивались. Луна, вылетая из окон неба освещала их блестящие от воды непромоканцы, белую, видимую в ночи палубу, которая ухолила под волну, на ее месте оставались силуэты двух мачт с клочками маленьких парусов. Те, что были внутри яхты, застыли в нервном оцепенении, которое трудно было побороть. Это был последний, неистовый натиск стихии, и то, что он последний, понимал каждый из нас, и чем он кончится, я думаю, вряд ли кто-то мог ответить. Уставшие и безмолвные, расперевшись ногами и руками, мы ждали рассвета. Когда солнечный свет растворил темноту терзавшей нас ночи, мы уже были в пяти милях от южной части пролива Ля Мер. По времени все складывалось удачно — потому что ночью лезть в дырку пролива, где великий разгон волны натыкается на донные скалы и взлетает гигантской волной, было опасно даже для больших судов. Вскоре впереди по левому борту мы разглядели седые от тумана скалы Огненной Земли и через несколько минут по правому борту увидели еще более высокие скалы острова Эстадос. Океан летел к земле, неся нас на своей спине, кидая «Уранию-2» за один миг на десятки метров, но, несмотря на это, мы уже прицелились и взяли курс на центр пролива. Как нам показалось, шторм выдыхался, но вид грозных скал в белой вате океана подарил нам напоследок грандиозное зрелище. Нас подхватило течение пролива, и мы уже летели между берегами со скоростью 14 узлов. Где-то здесь мы пересекли свой старый след, проложенный два месяца назад. Между берегами мы уже видели простор Атлантики и из середины пролива взяли курс 350. В эти минуты заканчивался наш антарктический период, это было невероятно и в чем-то нелогично, но мы явно выскальзывали из этого мира, который теперь навсегда оставляли.
Вышли из пролива. И через несколько часов от восьмиметровой волны почти ничего не осталось, здесь были совсем другие погоды. Солнце на чистом синем небе, темно-синее море в белых штрихах и свежий ветер в корму. Хотя температура лишь плюс пять, но кажется, что еще немного, и въедем в К'арибы — какая благодать здесь, в Атлантике. Пора подумать о гроте, и мы с Артуром лезем на гик в ловушку и пытаемся на ходу ремонтировать парусину. Но все равно кидает так, что вот-вот вылетишь. Отстегиваем фал и втаскиваем фаловый угол грота в рубку и всей командой, с прибаутками и весельем беремся за шитье. Боцман, по особому разрешению, несет сюда «что положено» в особо торжественных случаях, да еще и какую-то закуску, и мы выпиваем по рюмке за Великий Южный Океан, который покинули, и прекрасную Атлантику, которая уже привычно раскинулась по курсу. Первый раз не закрываем основной люк.
Людям и лодке нужен порт. Все начинает сыпаться. К двигателю и вантпутенсам прибавляются проблемы с камбузной плитой, пресная вода на исходе.
До Мар-дель-Платы 700 миль. Все чаще думаю о том, как будем входить в порт без двигателя.
Хороший ветер, но мы не можем «врубить» всю парусину — вантпу-тенсы. Вот и приходится тащиться по пять узлов. Да и сама лодка уже не та, на которой мы вышли из Питера. Она прилично обросла и уже «не идет».
Нет такой яхты, которая не могла бы преодолеть Океан, и нет такого шторма, который не мог бы пустить на дно эту яхту. Старые паруса надрывались, они тащили обросший ракушками корпус через южные моря домой. С того момента, когда мы последний раз видели людей, уже прошло 42 дня. У Боцмана реакция на это проявилась в том, что он стал спать по 12 часов в сутки, я не бужу его, когда заступаю на вахту, — погода в целом хорошая, а возвращаться домой тоже неплохо. Глажу и любуюсь Людочкиной заплаткой на моих синтипоновых штанах, которые она сама же и сшила. Как я соскучился! Можно сойти с ума без моих детей, жены, мамы, Юрки. Как долго это длится. Я совсем не думал об этой проблеме с самого начала. У меня дома мой пес, он растолстел и захирел оттого, что я уже год, как не гоняю его по лыжне! Мы уже полгода под Южным Крестом. Пора возвращаться. А сейчас следовало бы отбросить все тяжелые мысли и помнить хотя бы о двух крайне важных вещах — чистить зубы перед сном и делать по 100 приседаний в день.
Вчера мы пробежали 160 миль, а сегодня слабый ветер с севера, почти штиль, и мы практически стоим. Вокруг плавают пингвины и чайки. Пингвины пугливые, они боятся даже чаек. Утром, чтобы сбросить хандру,
искупался в море! Назад вылетел пробкой, но настрой моментально изменился. Радиостанция передала, что у Валерки Тимакова родился сын. Это второй сын после Лешки. «А, вот, оказывается, чем он там занимается!» — кричал Иван Иванович, не снимая наушников, продолжая записывать следующие сообщения. Гидрометео-центр предупреждал о глубоком циклоне. Но после того, что было, эта информация, воспринялась легко.
Подуло с севера, именно оттуда, куда нам нужно идти. Второй день топчемся на месте. Погода хорошая. Ночью был ореол вокруг луны, я решил, что это из ряда плохих примет, но утро встретило спокойным морем и ровным, по горизонтали, давлением. Включили «Хонду», и я, сидя в каюте, почти допечатал антарктическую часть для «Вокруг света».
Следующий день — копия предыдущего, дует с севера. Но понимаем, что долго это продолжаться не может, ветер скоро повернет, и мы поедем. И точно, к ночи ветер стих и через некоторое время потянул с юга. Мы уже в темноте настроили паруса и пошли на север. Яхта сама идет на последнем издыхании — каждый день выходит из строя по одной лебедке. Чтобы набить паруса, приходится приводиться, но все это не сложно, главное — не ломались бы фаловые лебедки: стакселя мы сможем набить вручную, а вот грот, пожалуй, нет. Утром 7 апреля получил от Артура инструкцию «по нормальной человеческой жизни на всю оставшуюся жизнь». Поговорили, понимая, как будем заходить в порт на парусах. Присел 100 раз за два приема. Прочитал Артуровские наставления с комментариями самого автора, жить стало веселее. Днем слабый
ветер с 210—220 градусов, бакштаг левого галса. Первый раз просто тепло. Слева по борту голубыми прозрачными шапками уже маячат берега Аргентины. Представляя порт Мар-дель-Плату, я знал, что нам для захода нужны ветры восточных румбов.
Рано утром 8 апреля мы подошли к входу в порт. Ветер был переменный, и наши паруса время от времени обезветривали, и течения, которые были в этот момент, оказывали на яхту действие не меньше, чем паруса. Стараясь держаться подальше от волноломов, мы описывали круги и соображали, что нам предпринять дальше. Сама ситуация была
безобидной, спокойная погода позволяла крутить повороты и держаться недалеко от входа и видеть тех, кто выходит из порта. Не волнуясь о погоде, стоило подумать о том, как бы не нарваться на въедливую префектуру, на ее навязчивый сервис по проводке судна, от которого нам следовало держаться подальше. Ждать пришлось недолго, вскоре в море вышла яхта и, увидев нас, проявила к нам законный интерес и пошла на сближение. Мы объяснили аргентинской команде, что нам нужен катер и не нужен шум по поводу нашего прихода. Яхтсмены всегда понимают друг друга, и вскоре пришел катер, принял наши концы и потащил нас в порт. Мы рассекали спокойную воду порта и видели уже мачты стоявших в клубе яхт, мы связались по рации с катером, и он подтянул нас именно к той бочке, от которой отвалила «Урания-2» 86 дней назад. В гавани было тихо и тепло, и было странно, что мы пришли к такому итогу. Боцман отработанным движением пристегнулся к бочке и сообщил об этом капитану.
ПОД ПАРУСОМ В АНТАРКТИДУ НЕБОЛЬШОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ
Мы сделали то, что могли сделать, рассчитывая
только на свои силы, — достичь Антарктиды и вернуться. Но кругосветная экспедиция с прохождением полюсных районов может стать реальным делом, если будет подпитана второй силой — финансами спонсоров. Возможно, именно так и сложится судьба наших следующих экспедиций. Но не эта мысль является основной, это лишь технический вывод.
Когда идешь под парусом вокруг света, то проживаешь еще одну, как бы параллельную жизнь. Это похоже на временный уход из нашей реальной жизни, невольное посещение нами Первородного Мира. Движение в безбрежном Океане и мимо лежащих в нем островов — это лишь внешняя сторона. Ценность продолжительных океанских скитаний в том, что ты вдруг оказываешься в состоянии задолго до своего рождения и видишь себя со стороны своими же глазами. На это стоит решиться, уверяю вас.
И, конечно, пролетая ночью на самолете над залитым огнями 25-миллионным Сан Пауло — ощущаешь естественное чувство разочарования, обреченности и уже осязаемого конца. Человек наступает и уничтожает то, что было создано до него, и степень этого напора уже не требует доказательств.
Но стоит вернуться к нашей экспедиции, где на всем ее протяжении почти постоянно меня мучил один и тот же вопрос: насколько я сам выпадаю из этического и морального поля отношений в команде. И в самом конце нашего пути, уже в Мар-дель-Плате, Боцман завершил этот этап моих моральных сомнений, сказав: «Гера, ты экстремалыцик, но ты Человек». Может быть, про «Человека» он малость загнул, но, тем не менее, мне были приятны такие откровения. Я до сих пор помню эту фразу Боцмана так же отчетливо, как остров Десепшен в Антарктиде.
А сам Боцман, вернувшись на Землю, сразу же записался в очередную морскую экспедицию, рожденную в благодатной онежской атмосфере. Валера Пикулев в своем Николаевске-на-Амуре стал Человеком Года. Дима добрался до Австралии, благополучно соединился с семьей и получил вид на жительство. Лена нашла работу в фармакологической фирме, а Женька учится в австралийской школе и, как и прежде, выигрывает на шахматных полях. Дима звонит мне оттуда и неторопливо, с паузами, рассказывает про свою настоящую жизнь, обходя экспедицию кричащим молчанием. Я слушаю его и «чумею» от той цифры, которую ему придется заплатить за телефонный разговор, но здесь, наверное, я не дотягиваю до первородных ценностей, а надо бы смотреть в корень и наконец-то перестать суетиться. Валера Тимаков купил ружье и теперь дважды в год вместе с Юрой ездит на охоту в Костромскую область, а в промежутках между охотами они любуются на чучела глухарей и косачей и считают дни до отъезда. Аркадий как фотожурналист попал на ледокол и прошел-таки кусок Севморпути. Иван Иванович бомбит меня звонками и требует продолжения. Артур Чубаркин задумал строить дом, у него есть на это немного времени — скоро, я думаю, опять отвлеку его от этой идеи. Мне самому уже не дают покоя непройденные Океаны и застывшая Арктика. Опять пошел накал и появилось желание — предвестник большого путешествия, и скоро мы непременно выйдем. Но об этом в следующий раз.
