Глава 9.
ОГНЕННАЯ ЗЕМЛЯ, ПРОЛИВ ДРЕЙКА, АНТАРКТИДА
«...Ничто на свете не дает такого волнующего ощущения, как плавание под парусом. Только на парусной лодке — да еще пожалуй, во сне — человеку дано испытать чувство полета».
Джером. К. Джером
Утром выходим из порта Уильям-са. Тихо. Ветра нет, идем под мотором. Огибаем большой остров Наварино и спускаемся на юг между ним и островом Пиктон. До Горна не более пятидесяти миль. Погода спокойная, видим остров Леннокс, после которого должна открыться группа островов Эрмите, включающих в себя остров Горн. Не стоило нам преждевременно радоваться по поводу еще не свершившегося и планировать, что мы будем делать на острове... В общем, нам не суждено было высадиться на этот остров, потому что вдруг, без всякой подготовки, откуда-то, как нам показалось, сверху, ударил шквал — в Дрейк пришел очередной циклон. В считанные минуты море из синего стало белым от пены, через которую из глубины прорывались на поверхность могучие пласты зеленой воды. Примерно в этом же месте два года назад, оставив пацанов внизу, боцманы мачт резали на верхних реях шкоты, спасая «Крузенштерн».
Краем глаза наблюдая картины этого натиска, окатываемые прозрачными валами на баке, застегиваем массивные карабины штормового стакселя за стальную тетиву штага. В этой ситуации неуместно было сожалеть о том, что мы не высадимся на острове Горн. Можно было развернуться и лететь попутняком в Ушуаю. Или же искать якорные стоянки, которые отметил на наших картах Паскаль. Но мы были готовы к ужасам пролива, достаточно начитаны, наслышаны и приняли этот ветер относительно спокойно. Уваливаясь и постепенно освобождаясь от плена островов, которые проплывали один за другим у нас по бортам оставляя позади последние бухты с якорными стоянками, вылетаем на простор пролива Дрейка. «Урания-2» ложиться курсом на Антарктиду. Можно потерять многое. Нельзя терять главного.
Был полный бейдевинд правого галса, когда «Урания-2» под одним
штормовым стакселем начала отсчитывать первые мили пролива. Вскоре волна стала захлестывать яхту вместе с рубкой. Через неплотно прикрытый главный люк влетело несколько ведер воды, которая вывела из строя аппаратуру у приготовившегося принимать погоду Иван Ивановича. Яхту било.
Полная луна освещала черные волны, медленно перекатывающиеся и валяющие яхту с борта на борт. И глядя на эту мощную динамику, подумалось, что ветер стихает. Утром величественная картина: Дрейк катит свои могучие валы зыби. Поднимаешься на один из них — и видишь вспаханный штормом океан. Стало понятным, что пролив Дрейка — это действительно особый район. Он не похож ни на один район, в котором ходили обе «Урании». В отличие от арктических морей северного полушария, здесь все было более непредсказуемо, и когда миллибары обещали отсутствие ветра, он вдруг приходил с такой яростной силой, к которой трудно было привыкнуть, и быстро разводил волну, которая уже через час кидала яхту, как щепку, и никто определенно не мог знать, откуда он мог навалиться в следующий момент. Нужно было постоянно быть «на стреме», потому что прибавилось работы по замене парусов на штормовые и наоборот, отчего в голове застрял страх, как бы кто-то не улетел за борт на этих операциях. Я, как «попка», постоянно твердил об осторожности, фразы были одни и те же и мне самому надоели — единственное, что я мог сделать в этой ситуации. «Урания-2» как утка ныряла в могучих волнах Дрейка, обдавая себя водой, и когда шипела волна, я, как по команде, пригибался к штурвалу, сжимал его сильнее, и волна обдавала меня. Такие «поливальные» волны я определял по звуку, они шипели и вопреки всему поднимались сбоку над яхтой и обрушивались на рубку. Эту почти вертикальную стену, вырастающую в один момент у борта яхты, можно было видеть краем глаза, потом на две секунды все погружалось во мрак, когда стихия встречалась с металлическими надстройками судна и на какой-то момент поглощала их. Это был короткий момент смерти, который всегда заканчивался всплытием, очень похожим на всплытие подводной лодки: выталкиваемая наверх страшным усилием, о котором говорил конструктор «Урании-2» Саша Стружилин, и сбрасывая с себя десятки тонн ледяной воды, яхта вылетала на поверхность и сходу, как ни в чем не бывало, очень легко взлетала на очередную гору.
Я не мог нарадоваться на команду — единственный минус, который имели мои мужики, это недостаточная яхтенная опытность. Зато в вопросах стойкости, отсутствии неприязни друг к другу, не говоря об открытой ненависти, даже по прошествии почти полугода совместного плавания, — это было прекрасное попадание.
Стул из кокпита убрали, потому что народ падал с него. Теперь приходилось рулить стоя, широко расставив ноги. Дождь сменился градом, и это было лучше, теплее. Подскисло буквально на час, и вот пошли новые шквалы. Чем-то, значит, Боцман провинился. Действительно, сегодня 7 февраля, у Сашки день рождения. 33 года. Рюмка водки, принесенная Боцманом с помидорчиком и куском лепешки, вынула меня из пессимистических дум. Первая рюмка опьянила, а вторая отрезвила. Я выпил и мне подумалось: пьяного мужика, стоящего на руле в проливе Дрейка, нужно пристегнуть, а на компасе помадой или фломастером прочертить линию, чтобы вел нормально яхту. Вышел именинник, одетый по-боевому, меняет меня, а сам доволен, что выпало ему родиться в Дрейке. И сразу же приходит волна и окатывает его с ног до головы. Боцман, вытирая лицо рукавицей, страшно этому рад. Он действительно на большом подъеме. Сегодня Иван организовал радиосвязь с Петрозаводском, и Саша очень корректно и по-военному четко поговорил со своей мамой — Риммой Борисовной. Мог бы для порядка слезу пустить. Совсем одичал.
В яхте беспорядок, в рубке навалены мокрые непромоканцы, сапоги, теплые, но уже мокрые вещи. Сейчас не до борьбы за порядок. Все мы просто выживали, закусили удила и шли напролом в Антарктиду, в свою и к своим, почти как к себе домой. Надо было держать цель, а на другое сил не было, да и все это было второстепенным. Давили, объединившись, холод и сырость. Каюты, конечно, не отапливались. Ноги не успевали отогреться за несколько часов сна, и я с блаженством вспоминал наши зимние ночевки на Таймыре, в капроновой палатке при минус сорока пяти градусах. Там действительно было теплее.
Какая-то странная закономерность: до нас не могли достать самые мощные радиостанции и лучшие радиолюбители России. Но сосед Валеры в Николаевске-на-Амуре при помощи хитроумной аппаратуры (я думаю — утюгов и каких-то запчастей собственного изготовления) постоянно сидел в эфире. И Валера с ним разговаривал неторопливо, потом сосед стучал в стенку Людмиле, Балериной жене, и те очень спокойно общались друг с другом, обсуждали все новости чуть ли не каждый день на расстоянии в пятнадцать тысяч миль по диагонали через весь Тихий океан.
Откуда берется ветер? Мы находимся в центре циклона, давление выровнялось, а дует как из пушки! Вторые сутки волна и ветер в правый борт, от полного бейдевинда до бакштага. Но прав был Паскаль, говоря нам, что самые серьезные ветра вблизи Горна, южнее они ослабевают. Так оно и есть.
Психологический контакт с Аркадием, казалось, оборвавшийся на Огненной Земле, существовал и мало того, мы оба шли на восстановление отношений. Аркадий помог мне застегнуть обвязку и даже пошутил по этому поводу. До острова Кинг Джорж осталось 120 миль. Небо синее, и море синее. Волны. Дельфины пришли и резвятся около яхты. Они идут по краю поверхности и что-то им помогает повторить мгновенное очертание волны. И видно насквозь волну и в ней дельфина, его вид сбоку. Волна высокая и синяя, синяя и прозрачная. Иногда задираешь голову, чтобы видеть, как в прозрачной воде над тобой мчится дельфин. Они летают в воде, и поэтому их можно назвать морскими птицами. Птиц тоже стало больше. Кроме крупных чаек, появились нырковые, похожие на уток.
Последние сутки перед Антарктидой «Урания-2» идет в окружении тысяч пингвинов Адели, плывущих, как и мы, к ледовым берегам из Океана. Большими стаями они целеустремленно и настойчиво движутся в сторону ледового материка. При этом процентов 80 этого движения происходит в воде, остальное время они летят по воздуху над волнами. Насколько можно видеть с обоих бортов «Урании-2», море пестрит от черточек их тел.
И вот белым низким облаком ледников приподнялся из моря остров Кинг-Джорж. Вышли на связь со станцией «Беллинсгаузен». Они ждут нас. Сказали им, что нас разделяет два часа хода. Неужели мы достигли того, к чему стремились с таким напряжением? Проливом Нельсон обходим остров с запада и попадаем в пролив Брансфилд, доворачиваем еще градусов 60 налево и входим в залив Максуэлл. «Урания-2» резво режет спокойную воду залива, устремляясь в его дальний угол — бухту Ардли, место размещения российской станции «Беллинсгаузен» — конечного
пункта первого этапа нашей экспедиции, куда мы без устали шли последние четыре месяца. На берегу, у красных домиков, человек пятнадцать встречающих, и примерно столько же пингвинов Адели метрах в десяти от людей, приветственно растопырив крылья, терпеливо ожидающих, пока мы высадимся на берег. Оставляя яхту на бочке в 150 метрах от берега, мы сбрасываем в воду свою надувнушку и погружаемся в нее все семеро. В небо, в сторону станции, с резким шумом уходит ракета. Земля ответила небольшой паузой, достаточной, чтобы сбегать в вагончик и выхватить из сейфа ракетницы и ракеты. Над Ардли повисают колкие россыпи разноцветных огней. Это уже в нашу честь. На берегу в ожидании, под тихий шелест юморных замечаний, стоят полярники Антарктической станции «Беллинсгаузен». В лодке — притихшая, но полностью расслабленная команда яхты, впервые пришедшей в Антарктиду (каждый держит свой полиэтиленовый мешок с принадлежностями для бани). Осталось несколько метров этого 22000-мильного пути.
Незнакомые люди, русская речь, но как мы едины, в этих суровых и торжественных местах. И вот две команды перемешиваются, мы обнимаемся, похлопывая друг друга по теплым, толстым курткам. Начальник станции, как он сам представился, доктор Константин, обрывает ритуал братания и ведет нас в основную постройку — столовую, которая находится в семидесяти метрах от места нашей высадки, где объявляет программу этого вечера — торжественный ужин и баня. Мы меняем последовательность этих событий и на полтора часа отпрашиваемся в баню, которая заблаговременно затоплена для нас и уже набрала 110 градусов. Бежим в баню, нетерпеливо сбрасываем одежды и погружаемся в не сравнимое ни с чем состояние удовольствия от русской парилки. И каждый безмолвно погружен
в магию главного ощущения — своего прихода в Антарктиду. Мы наслаждаемся этим в жаркой парилке и не торопимся, смакуя это состояние свершившегося, невероятного события. Мы горды собой, мы — семья, мы молодцы, мы это сделали! Но полно! Нас ждет пир горой и жаркие объятия стремящихся друг к другу душ! Мы выскальзываем из тепла пропитанной жаром бани и, посматривая на растворенные далью и сумерками белые горы, бежим в сторону домика столовой, на ее веселые огоньки. А на столе горы хлеба и кубики масла. Конечно же, солянка, плов, горки котлет, жареная рыба, картошка. Но только хлеб останавливает легко скользящий по длинному столу взгляд. Наливаются крепкие напитки, и Константин Константинович начинает свою проникновенную речь, он говорит нам очень приятные слова, и мы узнаем, как витал дух «Урании-2» в этих стенах после того, как они узнали, что мы к ним идем. Он представляет нам весь персонал станции, около двадцати человек, сидящих рядом с нами. До этого мы много читали о наших станциях в Антарктиде. Теперь мы сидим рядом с элитой этой гвардии. Тут есть несколько человек, ходивших на «Восток» и зимовавших на «Востоке». Некоторые из наших друзей имели десяток сезонов в Антарктиде. Экономическая ситуация закрыла многие станции, и часть полярников перетекла в этом году на «Беллинсгаузен». В результате отбора получилась семья, самодостаточная и умеющая бережно относиться к каждому в ней. Доброта и непритязательность сквозили во всем. Раз нарушивших какие-то полярные законы сюда просто не брали. Здесь не было паузы на привыкание к незнакомым людям, мы сразу же вошли друг в друга. Прекрасный для каждого из нас вечер сопровождался взрывами хохота, тостами и нескончаемым потоком слов. Мы ели, пили, говорили с таким удовольствием, как никогда до сих пор. Далеко заполночь нас
повели в общежитие на горе, это был теплый модуль, включающий в себя несколько комнат, небольшую кухню и туалет. Белоснежные простыни. Перед тем как лечь спать, я вышел на крыльцо. Природа застыла. Лунный свет, поблескивая на ледниках, тронул склоны гор. И какая тут стоит тишина! И тепло. На противоположной стороне бухты огоньки корейской, или китайской, станции. Как же здесь хорошо, наверное, когда метет! Когда ревет ветер и можно прийти в теплый дом! В этом, я уверен, есть прелесть полярных зимовок.
Утром, выспавшись вволю, идем в столовую и обращаем внимание на распорядок дня, вывешенный на сегодняшний день, где одним из пунктов значится «техническая помощь экипажу первой российской яхты, посетившей Антарктиду». Рядом второй листок — с днями рождения сотрудников. Родившихся в конце марта и в апреле раза в два больше остальных. Понятно, какой народ может собираться в Антарктиде. Не терпится быстрее оказаться на первой российской яхте и принимать техническую помощь. Поэтому быстро, но плотно едим и плывем на «Уранию-2». Начинаем снимать для зарядки аккумуляторы, готовим емкости для пресной воды. Видим, как с берега к воде подвезли лодку, бочки и везут на «Уранию-2» дизтопливо. Перекачиваем солярку в танки и соглашаемся с предложением поставить на трансваере еще три бочки с топливом. Операция поражает своими государственными масштабами. Оказывается, это настолько приятно, что из горла рвется песня, срывающаяся в дикий победный рык. Тем временем «Беллинсгаузен» принимает очередную дружественную делегацию. На этот раз приехали китайцы. Делегация из трех человек делает традиционный осмотр помещений, оборудования, а потом пьет чай с печеньем в кабинете начальника станции. И наконец, садятся в моторку и едут на «Уранию-2».
Что действительно может удивить китайцев в Антарктиде? Конечно же, парусная яхта! Начальник китайской антарктической станции, общительный, улыбчивый человек, которого все зовут Профессором, резвится на яхте, как ребенок, фотографируется везде: у штурвала, в ходовой рубке, на камбузе и даже прилегши на койку Артура. Константин Константинович рассказывает ему о нашей экспедиции, и Профессор приглашает нашу команду к себе на станцию отужинать.
Тем временем на лобном месте станции, где врыт столб с указателем направлений на города и расстояний до них, Артур развернул рекламную кампанию завода ВАЗ, который помог экспедиции. С высокого футштока был спущен китайский флаг и заменен на флаг ВАЗа. К столбу Артур подогнал Ниву, единственную легковую машину на «Беллинсгаузене», поставил ее так, чтобы в экспозицию вошли все эти составляющие, да и еще и «Урания-2», стоящая в гавани на бочке. Он азартно изводил уже вторую пленку, когда подошел Аркадий и сказал ему, что машина грязная и это будет видно на фото. Недолго думая, они, раздобыв ведро и щетку, стали мыть машину, что повергло в изумление вернувшегося с «Урании-2» Константина Константиновича.
От станции «Беллинсгаузен» мы намерены были идти на запад, в сторону Новой Зеландии, но не против известных западных ветров, дующих в «ревущих сороковых» и «неистовых пятидесятых», а южнее, ближе к Антарктиде. Моя подкрепленная какими-то знаниями интуиция подсказывала: чтобы избежать встречного ветра, нужно идти по крайней мере южнее 60-го градуса южной широты, то есть в непосредственной близости от материка Антарктиды. Там, где идущие с запада на восток циклоны в своей южной половине создают восточный ветер. Бесспорно, этим маршрутом
парусные яхты еще не ходили, и когда я делился этой идеей с яхтсменами, большинство из них не поддерживали ее и предрекали мне к ужасающим по силе встречным ветрам еще проблемы с дрейфующим льдом, айсбергами и обледенением яхты при низких температурах. В официальных лоциях я находил больше поддержки, чем опровержения.
Так вот, на второй день после нашего прихода вся ученая общественность станции, во главе с полюбившимся нам Николаем Александровичем Телешенком взялась решать проблему оптимизации дальнейшего маршрута экспедиции и после нескольких часов дебатов и споров решили: 65-66-й градус южной широты. Я был доволен, что сама идея получила такое мощное научное подтверждение. Я с удовольствием стряхнул с себя часть ответственности, чтоб по праву поделить ее со специалистами. Как будто чувствуя важность момента, Гидрометеоцентр России, его морской отдел во главе с Сергеем Тимофеевичем Соколовым, прислал на «Беллинсгаузен» свои рекомендации — 68-й градус южной широты!
А вечером на той же Ниве за две ездки мы переехали на китайскую станцию, которая находилась в 11 километрах к западу от «Беллинсгаузена». Дорога была пробита по сыпучим из черного камня склонам, через ручьи от тающих ледников и пробки из почерневшего, пропитанного водой снега. Холмистый и несколько однообразный пейзаж острова легко ложился под колеса машины. И вот нас встретили у вестибюля китайской станции «Грейт-Уол», переобули в домашние тапочки, подошел сияющий Профессор и повел нас по помещениям станции. На главной стене в кабинете приемов висел большой ковер с изображением Великой китайской стены. Я был поражен точному сходству пейзажа с тем, что застрял у меня в голове еще с допионерского
периода. Я сказал Профессору, что эта картина нам хорошо знакома, потому что раньше она была во всех школьных учебниках. И еще высказал предположение, что до недавнего времени на ее месте висел портрет Великого Кормчего. Возвращение истинных ценностей было приятным и для Профессора, и я уверен, что прочитал это подтверждение на его лице. С этим радостным предположением мы переступили порог столовой. А здесь была простая китайская кухня, и то, что она уверенно завоевывает мир, мы узнали через полчаса. Порядка пятнадцати наименований блюд были предложены слегка проголодавшимся путешественникам. Сами китайцы были как на подбор молоды, улыбчивы, энергичны. Все, кроме китайского боцмана, который вальяжно, расслаблено улыбался и, казалось, ничего не делал для улучшения китайско-российской дружбы. Это был коллектив, сплоченный не только работой и зарабатыванием денег, эта команда носила отпечаток прошлой дисциплины и большой внутренней энергии. Мы обменялись приветственными тостами, потом было еще полтора десятка тостов, и поздно ночью, пригласив на «Уранию-2» всю команду китайской станции, с громким исполнением русских песен отбыли к себе на «Беллинсгаузен».
Вечером кто-то на бегу сказал, что завтра придет циклон. В то, что погода изменится, трудно было поверить, потому что светило солнце, блестели ледники, обрываясь в ярко-синее море. И действительно, проснувшись утром, увидели белые пейзажи — за окном была пурга и валил снег. «Ура-ния-2» проступала сквозь туман и маячила на том же самом месте, что и вчера вечером. Автоматически отменялась наша поездка на остров Ардли, где была большая колония пингвинов. Но изменения в природе не испугали китайцев, и они почти всем составом приехали на «Уранию
2». Китайцы потрясены видом яхты и радуются тому, что можно все потрогать руками и попытаться представить себя в плавании по океану. Их, похоже, дольше, чем нас, держали в ежовых рукавицах.
На «Беллинсгаузене» мы погрузились в пучину обоюдно заинтересованных, даже нежных отношений. Мало того, что сам по себе коллектив станции, на удивление и вопреки законам психологии, был сплочен, демонстрировал ровные отношения. Резкие выпады и хмурые лица остались на многострадальной родине, полярники же больше походили на отдыхающих закрытого от чужих санатория. Было видно, что они были связаны между собой многолетней и не испорченной ничем дружбой. Здесь я видел действительно то, о чем читал раньше в книгах и что не требовало перевода с советского на человеческий язык. А над всем этим ненавязчиво и совершенно естественно парил образ Константина Константиновича. Он был свой среди этих крутых полярников, потому что обладал не меньшим опытом, чем они сами. Кроме этого, доктор Константин был руководителем, которому полярная этика не позволяла его таланту уйти в сторону и погубить дело. Вот и сейчас мы забрели в его кабинет, где уже сидели люди и доктор Константин кипятил и разливал чай, подсыпал печенье в тарелку, хлопотал вокруг собравшихся и регулярно предлагал что-нибудь выпить, но получал отказ, и это почему-то не было удивительно.
Мои ребята буквально купались в этой ауре. День переходил в ночь, ребята мигрировали из комнаты в комнату и не выходили из состояния круглосуточного общения. Артур Чу-баркин захлебывался от счастья, а Иван переселился в радиорубку и не выходил оттуда вторые сутки. Боцман, до того как начал по-серьезному ходить под парусом за моря, может быть, еще с большим рвением лазал
в пещеры. Моторист «Беллинсгаузена», на мою беду, был в прошлом таким же крутым спелеологом, как и наш Боцман. Так что «Урания-2» отдыхала, временно потеряв своего покровителя. Валера распылялся. Сам я его почти не видел, но мне говорили, что область его интересов лежала между дизельной и радиорубкой. Мне же доставляло большое удовольствие беседовать с Николаем Александровичем Телешенком. Это не только потому, что у нас были интересы в Арктике и много общих там мест. Николай Александрович был натуралистом жизни и фиксировал все события, которыми была полна жизнь арктического ученого. У него был свой подход к описанию событий, это была интересная летопись, которая содержала и сухие факты и прелести жизни. Он вел оригинальные дневники, которые содержали научные идеи, простой хронометраж, сцены из простой жизни, тут же были вклеены фотографии. Он мне доверительно сказал: «Идите по 65-й широте — и все будет хорошо». Мне также было интересно общаться с Олегом Сахаровым и Валерой Федоровым.
— Нужно ли еще что-нибудь? —-задавал один и тот же вопрос Константин Константинович, когда видел меня. Он в постоянных заботах по приему различных иностранных делегаций, которые приезжают на зодиаках, прилетают на вертолетах, и всем нужно показать станцию, выпить чаю, ну и закусить. Но он компанейский мужик, обнимает гостей, выкрикивает английские слова, все при этом страшно довольны.
Все ждут прихода бывших наших пароходов «Академик Шулейкин» и «Академик Мультановский», которые везут в Антарктиду кучу иностранного народа, который будет участвовать в марафонском забеге на острове Кинг Джорж. Этот марафон, оказывается, устраивается в Антарктиде ежегодно, в конце сезона, и несмотря на то, что поездка сюда для каждого из них стоит по меньшей мере 10 тысяч, от желающих «пробежать 42 километра по ледникам Антарктиды или умереть» отбоя нет. Уже приехали трое англичан, устроителей этого мероприятия, которые на легких вездеходах маркируют трассу. При этом они никак не могут обойтись без нашей станции, и Константин Константинович, становится и здесь главной действующей фигурой. В его же голове рождается прекрасная, на мой взгляд, идея: «Мы попробуем через устроителей марафона собрать какие-то деньги для вашей экспедиции!» — говорит Константин Константинович, и сердце мое обмирает от предчувствия счастливого события в нашей жизни. Мы в этом случае, конечно же, должны поучаствовать в марафоне как команда яхты. И мы согласны бежать, несмотря на все неполадки организма, которые подарил нам любимый наш парусный спорт.
Наконец-то погода прояснилась, и мы с Артуром и Димой отправились на северный берег острова к лежбищу морских слонов. Час ходьбы — и мы опять видим пролив Дрейка. В пределах трех миль от берега он седой. Можно было видеть множество мелких островов и догадываться о большом количестве подводных камней. Ветер был от юго-запада, и море в зоне пяти миль фонтанировало гейзерами, там где волны, идущие с Дрейка, натыкались на твердь. В миле от берега на мели сидел пирамидальный айсберг, и через него летела вода волн. Зрелище было грандиозным, по эмоциям то же, что и водопады «Ха-иши» на Ингури, которые мы собирались, по молодости, проходить на плоту. Морские слоны лежали под нами на песчаном пляже, мы спустились к ним по забитой снегом мульде. Здоровенный слон-самец длиной не меньше пяти метров и штук семь самок вокруг него источали резкий, неприятный запах. Самки при нашем приближении поднимали головы и начинали реветь, показывая мелкие
зубы. В тридцати метрах от гарема лежали два котика, один из них был агрессивный и делал выпады в нашу сторону. Стая пингвинов Адели в десяти метрах от нас лезла на крутой снежный склон и, увидев, что мы приближаемся, стала резко поносить, а я вспомнил инструкцию, которой вооружил нас Валера, что если вздумаете схватить пингвина руками, его следует сразу же резко повернуть задом от себя, быстрее, чем он метко обдаст вас поносной струей. Живности было много, было ощущение торопливости жизни. Действительно, до того, как все здесь скует мороз, остались считанные дни. Вот и мы, вернувшись на базу, попали под Балерину затею порыбачить — то, что до сих пор откладывалось из-за непогоды. Мы сели на моторный катер и поехали в южную часть бухты Ардли, бросив якорь в тридцати метрах от черной громады мыса Саффилд. Наверное, убегая от прошлой изоляции и придерживая будущую, мы напитывались разговорами, которые текли обильно и безо всяких задержек. Валера рассказывал про свою жизнь, начиная с учебы в арктическом училище, которое закончил в 1978 году, и о всех ведущих экспедициях в Арктике и Антарктике, в которых с тех пор побывал. Нототения беспрерывно и флегматично брала, мы ее подсекали и тащили из темной глубины, вытягивая длинную лесу, и при этом не прерывали разговор, который затронул все интересное, от полюсов до того, как прокормить семью после возвращения. Мы опять никуда не торопились и спокойно рыбачили и замерзли, при этом к открытой бутылке спирта никто особенно не прикладывался. Рядом с лодкой, выныривая с рыбкой в клюве, азартно рыбачили пингвины, летали поморники, с интересом склонив головы в нашу сторону и наблюдая за рыбалкой. Мы беспрерывно таскали из воды коричнево-золотистую, головастую нототению, отцепляли и бросали ее, разъершенную, в холщовый мешок.
А утром мы сели в ГТТ и поехали на «Артигас» — уругвайскую станцию, откуда должен был начаться марафон. Сюда же от «Шулейкина» и «Мультановского», стоящих на якорях в миле от берега, большие надувные лодки-«зодиаки» возят пестро одетых иностранцев. Они, ступив на землю Антарктиды, бурно проявляют свои чувства, обнимаются, целуются и идут в большую кают-компанию станции. В теплом помещении столпотворение, люди перевозбуждены, идут последние приготовления к долгожданному кроссу. Народ покрывает лица толстым слоем крема, одеваются беговые костюмы, прикалываются номера, при этом беспрерывно выпивается невероятное количество кофе. Команда «Урании-2» тоже здесь и уже готова начинать. И вот наконец дан старт, и человек двести, постепенно вытягиваясь в линию, бегут вверх по леднику. Слева с гор резко дует, попадаются трещины сантиметров по двадцать шириной, которые заметны только вблизи, по льду течет талая вода, и ноги тонут в жиже из воды и снега. Над нами носится вертолет, в котором Аркадий щелкает затвором фотоаппарата. Постепенно организм втягивается, прислушиваясь к диалогу мышцы и сознания. В конце концов тело подчиняется. Дима впереди, я второй среди своих и время от времени посматриваю назад и почему-то не хочу, чтобы меня «достал» Боцман. Я хочу, чтобы в этом поединке победила моя, трезвая система жизни. Но, пробежав до станции «Беллинсгаузен», это восемь километров, со свистом тормозим у любимой столовой. Дима же настроен по-боевому и бежит дальше. Впервые я отказываюсь от своего пути и вместо естественного — бежать до конца — принимаюсь исследовать этот сбой, объясняю себе, что нужно сконцентрироваться на прохождении
Антарктики, — это железные для меня доводы, но горечь остается.
Вечером нам сообщили, что мара-фонщики собрали для «Урании-2» 900 долларов. Народ хотел посмотреть на яхту, и вечером мы принимали гостей и рассказывали про экспедицию. Было видно по реакции посетителей, что после привычных шикарных апартаментов «Шулейкина» и «Мультановского», «Урания-2» больше соответствовала образу Антарктики. Бродя по палубе среди вант и мачт и посматривая на горы и ледники сквозь такелаж, народ получал удовольствие от своей причастности к истинным приключениям и не жалел слов, высказывая свои чувства. Для нас же это был последний вечер на «Беллинсгаузене», на следующее утро был намечен отход. Было действительно грустно прерывать праздник, это чувствовалось и на прощальном вечере.
А утром, несмотря на то, что мы условились выходить сразу же после завтрака, пошли неучтенки и сбои в системе — мы за четыре дня пребывания на станции вросли в коллектив настолько, что оторваться враз так и не смогли. Во-первых, все вдруг вспомнили о том, что нужно отослать открытки домой с чилийской станции. Дальше выяснилось, что Боцман оставил вчера в сауне сушить свои кроссовки и теперь не мог их оттуда вызволить, так как там с утра парился женский персонал станции Чили и парилку по этой причине почему-то нужно было обходить стороной. Меня не смутило то, что там парилась внучка Пиночета, и я попросил Олега вызволить из бани боцмановс-кие кроссовки. Олег, как хороший знакомый дам и знающий в необходимом объеме испанский язык, вернулся из бани, невозмутимо держа в руках кроссовки. Все было готово к отходу. В торжественной обстановке при огромном количестве полярного народа Константин Константинович произнес жаркое напутствие и вручил нам в красивой коробке бутылку водки. Она выскользнула из коробки, которую я держал, упала на камни и не разбилась!!! Пока мы плыли к яхте и мучились с отдачей швартовых с буя, полярный народ стоял кучкой на берегу и никуда не расходился. Наконец, когда мы под-. няли паруса, с берега долетела отчетливая команда Константина: «Оружие... заряжай!» — и после отчаянной пальбы в небо до нас долетела следующая резкая команда: «Сдать оружие!» Мы сделали прощальный круг под возгласы провожающих и пошли на выход из залива. С берега нам долго махали наши друзья, а наши сердца уже предвкушали одиночество. Отвечая им, мы все больше и больше ощущали рубеж, где кончалась беззаботная жизнь и начиналась новая, полная неизвестности, длиной в несколько тысяч миль в Южном Океане. Над Антарктидой белым молчанием нависла осень, и мы уже крепко опаздывали.
Опять знакомый шелест, с каким «Урания-2» режет воду. Мы идем широким проливом Брандсфилд, справа по борту белыми шапками застыла цепочка Шетландских островов, и пока яхта идет, они разворачиваются, открывая нам свои спрятанные бока. Собственно, до выхода в море Беллинсгаузена нам предстояло пройти на юго-юго-запад вдоль всего Антарктического полуострова через многочисленные острова и проливы, там где лежала настоящая Антарктида, с ледниками, айсбергами и дрейфующим льдом. Это был Архипелаг Палмер, куда мы и направили свою яхту.
На нашем пути, в шестидесяти милях от Кинг-Джоржа, лежал остров Десепшен, и вскоре он появился черным углем на белых пространствах Антарктики. Остров Десепшен — это большой вулкан, восемь миль в диаметре, внутри которого в самом кратере плескалось море. Зайти на яхте в кратер можно было через узкий
пролом в скалах шириной в несколько десятков метров. Внутри кратера глубины были более чем достаточные, и мы туда сунулись. Мы осторожно пробирались вдоль кроваво-коричневых, переходивших в синеву скалистых склонов, которыми обрывался внутрь сам кратер. В некоторых местах, там, где магма задержалась на пологих склонах, она была представлена невероятной расцветкой, здесь были намешаны в основном красные, синие и черные цвета. Крутые склоны были черны, там расплавленную породу поглотило море. Сам вулкан молчал уже не одну тысячу лет, но горячие гейзеры до сих пор били по периметру кратера, море парило, и скалы едва проступали через белесую муть пара. Мы делали круги внутри кратера и соображали, как бы нам приспособиться и искупаться в горячей воде. Дело усугублялось резким ветром с северо-запада, который обрушивался со склонов, сметая с них снег и швыряя его в наши паруса. «Урания-2» под небольшой парусностью металась между скал, не оставляя времени для раздумий. Не хотелось отказываться от задуманного, но осуществить это было невозможно. Мы развернули лодку и пошли на выход. Выскочив из кратера, мы увидели «Профессора Шулейкина», который подвез туристов к острову. Мы переговорили с капитаном на 72-м канале связи и разошлись от Десеп-шена в противоположных направлениях, он — через пролив Дрейка в Ушуаю, а мы — дальше на юг. Еще долго мы видели его. Корабль уходил, потом превратился в айсберг на горизонте, а через несколько минут, когда я снова взглянул в ту сторону, корабля уже не было. А нам еще нужно было градусов на пять спуститься к югу и оттуда выходить на запад.
Пошли легкие склоки между экипажем и Боцманом. Инициатор — Дима.
Когда он готовит, то берет продукты какие вздумается и в любых
количествах, без ограничения. Хуже этого для Боцмана придумать нельзя. Он начинает ругать Диму, тот грубо огрызается, добавляется еще пара посторонних возгласов в этом споре, что доводит Боцмана, сидящего на мешках продуктов, до истерики. Он втягивается в общий спор и начинает ругаться с мужиками, которые в отношении к жратве и так большие молодцы. Видя, что не на шутку распалились обе половины, я поговорил отдельно с Димой и отдельно с Боцманом. Диме внушал наши новые правила, появившиеся на перегоне до Ушуаи, состоящие в том, что жратву нужно растянуть до Австралии, как минимум, потому что даже там ее покупать будет не на что. Сашку попробовал уговорить относиться к этой проблеме хотя бы мало-мальски философски, стараться терпеть чужие мнения и лишний раз не нервничать. Уставшие, лишенные прежней прыти, мы, тем не менее, шли дальше и вступили в тяжелый период, где самыми неприятными могли оказаться даже не внешние трудности, а психологические неувязки.
Стали чаще встречаться айсберги и отдельные льдины. Айсберги менее опасны, потому что они видны постоянно и даже ночью, и мы в силах избежать столкновения. Льдины тоже неплохо видны, но только днем, ночи же проходили в напряжении, в постоянном предчувствии удара. Полная темнота в конце февраля на этой широте была четыре с половиной часа, и мы восстановили прожектор, который подарили нам наши моряки в Мар-дель-Плате, и теперь держали его в кокпите под рукой у рулевого.
Пролив Брансфилд кончился вскоре после Десепшена, и теперь мы шли между островами Архипелага Палмер более узким проливом Крокер. Это были скалистые, покрытые ледниками острова, лежащие по обоим бортам «Урании-2». Горы были серьезные, некоторые доходили до трех тысяч метров, их вершины были у нас
над головой, остальные пики возвышались до полутора тысяч метров и были настолько отвесны, что не держали снега. Их в основном черный цвет доминировал в небе, а ниже господствовали лед и снег, у подошвы же в темно-синем море застыли голубые айсберги. Пролив Крекер был намного уже Брансфилда. В нем лежали айсберги, и яхта шла между ними. Мы долго не могли приспособиться в оценках высот, и далекий осколок льда, когда мы подходили к нему вплотную, оказывался айсбергом высотой в пять наших грот-мачт. Ветер был с кормы и не доставлял нам особых хлопот, и мы могли наслаждаться незнакомой нам природой. Капитан «Мультановского» после того самого кросса сказал нам следующее: «Там настоящая Антарктида. Она не похожа на это», — и махнул рукой в сторону острова Кинг Джорж. Теперь, лавируя между островов и отыскивая пути среди айсбергов, я вспомнил эти слова, сказанные всего-то три дня назад, а казалось, уже прошло гораздо больше времени. Сейчас мы обходили остров Винке по проходу Неймайер и шли к его северо-западной бухте, где на наших картах крестом была отмечена якорная стоянка. Особенность этого плавания заключалась в том, что на этот район, куда мы забрели, нормальных карт у нас не было. Были отдельные выкаперовки с карт «Шулейкина» и то без сетки координат по периметру карты. Объяснялось это тем, что по первоначальному плану мы намеревались с «Беллинсгаузена» выходить в море и там по чистой воде валить дальше на юг, держа все острова Антарктического полуострова слева по борту. Это был безопасный, но менее интересный вариант. Но в последний день на Беллинсгаузене под впечатлением рассказов капитана с «Шулейкина» мы решили идти вплотную к полуострову, между островами, внутренними проливами. Начинало темнеть, хода были хорошие при галфвинде, и мы гнали по проливу и торопились. Уже в сумерках мы проскочили мимо захода в узкий, на две трети засыпанный лавиной ледяной фьорд и проследовали дальше, будучи в больших сомнениях, что это был наш вход в гавань. В итоге мы заблудились в рукавах и проливах, и ночь поймала нас в самом неудобном месте: яхта оказалась запертой с севера островом Винке, а с юга — тремя айсбергами, дрейфующими в проливе, каждый величиной с Красную Площадь. Можно было ломануться резко вправо, на выход в море Беллинсгаузена, но до его спасительного чистого пространства было не менее тридцати пяти миль, густо усеянных каменистыми островами и айсбергами. Ночью через это идти не хотелось. Уже в темноте мы скинули паруса и легли в дрейф. Мы не были уверены, что в нужный момент сможем запустить двигатель, поэтому завелись и оставили работать его на низких оборотах. Боцман, с которым мы разделяли ночную вахту, заверил меня, что он «все просек», и остался смотреть в оба и чуть что обещал «орать дурниной», если айсберг вдруг задумает нас давить или, что хуже, нас понесет на скалы. И я задремал на диване в рубке. Мне опять приснился сон, что я выпрашиваю погоду на ночь без ветра и течений, причем вижу, что еще чуть-чуть — и я договорюсь. Действующих лиц не было видно, но сам торг очень походил на разборки в аргентинской префектуре. Что может быть хуже болтанки вблизи земли в кромешной тьме? И даже когда не было ветра, яхту носили вблизи скал приливно-отливные течения, и мы не знали, сколько там под килем. Как же по сравнению с этим было хорошо в открытом море. Во всяком случае, по ночам. Когда я проснулся и выполз наружу и увидел силуэты гор и айсбергов, я понял, что обстановка изменилась и нас снесло, или айсберги снесло. Сашка бодро доложил обстановку, и я понял, что он
приспособился определяться в темноте и знал, кого куда дрейфует. Он предлагал убежать от айсбергов, к которым нас вынесло, теперь мы видели над головой их неровные верха и совсем рядом белую полосу прибоя и слышали грохот волн, разбивающихся о лед. Мы дали ход и «потяпали» вдоль айсбергов в черную дыру пролива. Прошло минут двадцать пять, прежде чем мы вернулись к тому месту, от которого начался дрейф, и Сашка, стоя на носу, вглядывался в темень, пока я рулил. От айсбергов ушли, зато приблизились береговые скалы, но Сашка и тут каким-то чутьем мерил расстояние до них и говорил, что все нормально, и я верил ему. Кое-как перекантовались ночь, а когда рассвело, увидели совсем рядом тот узкий и длинный залив под защитой высоких берегов, который проскочили вчера в темноте.
Мы зашли в этот малоподходящий для спокойной стоянки узкий проход, заканчивающийся почти круглой большой бухтой, защищенной со всех сторон скалами. С их подножия стекал ледник, обрывающийся в море стометровым сбросом. Наверху, по поверхности ледника, мела пурга. Ветер гнал стену снега высотой в несколько сот метров, оставляя невидимой подошву гор. Вид был грандиозный, такого до сих пор я не видел в жизни. На наших глазах произошел обвал льда от барьера в море. А через секунду раздался взрыв, и чуть позже «Уранию-2» качнула волна.
Мы спустили лодку, и Аркадий с Димой, обвешанные фотоаппаратами и сгорая от нетерпения, поехали на берег к каменистому выступу, а мы продолжали лавировку. После фотосъемки мы забрали лодочный десант и вернулись к тому месту, где провели в дрейфе ночь, и сейчас можно было выходить в море. Был прекрасный солнечный день, редкий для этих мест, айсберги сверкали под солнцем, черные скалы и розовые ледники висели над синим морем. Мы подняли
паруса и пошли дальше на юг, пронизывая это веселое пространство. Идя на юг, мы шли к ледяной горе, которая выделялась среди других айсбергов своими размерами, и пройдя больше часа, мы совершенно к ней не приблизились, зато слева угадывался вход в пролив Ле-Мейр, а перед входом мы увидели два черных пика с белыми шапками снега на их верхушках и узнали в них «Груди Юнеси». Спутать их с чем-то другим было просто невозможно. Тем более китобоям, бедствовавшим в этих водах в середине века и любовавшимся на эту увеличенную природой копию прелестей их общей подружки Юнеси, ожидающей их всех в порту Стенли на Фолклендах. Я был уверен, что вид этих двух скал тоже что-то повернул в душах каждого из нас и добавил прыти перед решением идти или не идти в пролив. Дело в том, что за проливом на одном из островов была английская антарктическая станция «Фарадей», которую вот уже второй год арендовала Украина, назвав эту станцию «Вернадский». Зайти на нее перед выходом в океан хотелось даже мне, хотя я скрывал это желание как мог. Но, скорее всего, вид узкого, забитого дрейфующим льдом Ле-Мейра и еще тот факт, что мы оказались вдруг перед входом в него, решили проблему в пользу попытки... проткнуть. И с мыслями «будь что будет» мы начали лавировку среди льдин. Это оказалось азартным занятием — плавание во льдах. Яхта была тяжелой, и рассчитывать на легкую лавировку не приходилось, хотя было приятно на хорошей скорости идти между льдин и быстро определяться, куда рулить в данный момент. Маленькие льдины, габаритами до полутора метров, в расчет не принимались, «Урания-2» легко справлялась с ними, просто подминая их под себя, но иногда, объезжая одну за другой большие льдины, мы с «Уранией-2» все-таки не вписывались в траекторию, тогда яхта получала удар в форштевень, и через
секунду в проеме главного входа появлялось с немым вопросом лицо Ивана, а еще через секунду из-под кормы вылетал большой обломок льдины с красной отметкой. Лед дрейфовал отдельными, ярко выраженными полями, внутри которых лед был сплочен, и мы оценили его балльность в семь баллов. Между полями было больше открытой воды, и эти участки мы проходили без особых сложностей. На отдельных льдинах спали тюлени, они поднимали головы, когда яхта подходила к ним метров на пять, долго смотрели недоуменно на красный аппарат, медленно возвращаясь из сна, некоторые отползали на пару метров, и если поблизости оказывался край льдины, то грациозно, без всплеска, соскальзывали с нее в море. А в основном они провожали взглядом красное чудовище и роняли голову на лед, продолжая лежать на том же месте. Подводная часть льдин и айсбергов была голубой и просвечивала через поверхностный слой воды. Вода была прозрачной, и подводные массы льда, уходя в пучину, темнели с каждым метром глубины и полностью растворялись в густой синеве через пятнадцать метров. Некоторые айсберги горели голубизной, как будто подсвеченные изнутри, и мы наслаждались этой магией. По кромкам ледяных полей резвились киты, они ходили по два-три, показывая свои спины, но невысокие фонтанчики и облачка пара можно было видеть в любой момент. Мы их всегда определяли по глубоким шумным вдохам, когда они выныривали за воздухом на поверхность. Иногда кит вылетал почти полностью из воды и как-то непутево, раскинув свои пупырчатые плавники-крылья, как бы замирал и падал назад в воду. Потом они заинтересовались яхтой и стали ходить рядом, с шумом выдыхая из себя, так что мы, стоящие на палубе, ощущали запах и влагу их дыхания. Артур залез на бизань, снимал оттуда и кричал нам: «Кит проходит под яхтой и сейчас вынырнет справа
по борту!» Махина не меньше «Ура-нии-2» обозначалась справа, показывалась полоска спины, кит с удовольствием фыркал, обдавая нас водяным облаком, и исчезал в пучине. Артур, наверное, от крайнего возбуждения уронил аккумулятор, составленный из нескольких батарей от Диминой кинокамеры, он пролетел восемнадцать метров (всю высоту бизань-мачты), ударился о палубу и отскочил за борт. У Димы начался траур, а у меня вторая жизнь, потому что этот самый аккумулятор пролетел в нескольких сантиметрах от моей головы.
Сам пролив был великолепен. С обеих сторон сжат высокими скалами, между которых висели ледники с неровными сколами оторвавшихся в море массивов льда. И все это было очень высоко над нашими головами. Одинокая птица, тянувшая свой путь высоко в проливе и не достигая даже подошвы ледника, подчеркивала грандиозность пейзажа, казалась маленькой и далекой на фоне этой молчаливо нависшей громады. Мы готовились увидеть необыкновенное, но сейчас были ошеломлены картинами дикой природы. Сам пролив длиною в восемь миль, к середине он очистился ото льда, поэтому Иван Иванович уже не выскакивал наружу с шевелящимися волосами на голове, и наше плавание проходило спокойно. Согласно нашим картам, через десять миль за проливом находилась украинская станция «Вернадского». Я позвал ее по рации, не рассчитывая, что из каменного мешка, в который мы заплыли, уйдет сигнал, но рубка «Урании-2» вдруг наполнилась русской речью — «Вернадский» ответил, мало того, пригласил посетить станцию и на мой наглый вопрос о бане сказал, что уже включена. В этот момент с нами произошло маленькое головокружение от счастья по поводу того, что такой шикарный день обещал закончиться вовсе не гнусной ночью, а якорной стоянкой, обещанием опоры ноге, баней и встречей с людьми. Все происходило
опять вовремя, и через пару часов, уже в сумерках, мы ломились через лед на свет мощного прожектора, включенного заботливой рукой братьев славян.
Станция «Вернадского» находилась на небольшом, низеньком, каменистом островке Галиндес. По узким проходам мы обогнули несколько островков, пока не попали каменистый заливчик, в котором вместе с маленьким айсбергом, каким-то чудом попавшим сюда, еле поместилась «Урания-2». Было очень тихо и уже окончательно темно когда мы громыхнув якорной цепью, остановились. Яхту со всех сторон подпирали скалки, место оказалось суперзащищенное, как будто мы выехали на берег. Так же, как и на «Беллинсгаузене», сбрасываем шлюпку в воду и гребем в сторону станции. Сама станция, собранная под одной крышей, была компактна и занимала почти весь каменистый островок. На небольшом деревянном причале нас ожидало несколько человек, которые поочередно заключили нас в свои объятия и после этого без задержки повели в дом. Станция оказалась прекрасным офисом, как будто чудом перенесенным сюда из Англии, находясь в котором никогда не догадаешься, что за порогом Антарктида. Здесь состоялось знакомство со всей командой украинской антарктической станции
«Вернадский». Народ был разных возрастов: старики занимались обслуживанием станции, молодые творили научную программу. Старые были с огромными бородами, некоторые молодые — лысые, с хохолком волос, как у Тараса Бульбы. С нами они говорили по-русски. Сама станция представляла собой блок отдельных офисов (около двадцати лабораторий), блок кухни (столовой и культурного отдыха) и блок спален. На станции строго соблюдались порядки, заведенные англичанами и продиктованные в основном мотивами пожарной
безопасности. Для строгого соблюдения этих мер украинцам нужно было стать немножечко англичанами, в чем они, на наше удивление, преуспели. Была у них живучая хозяйская жилка, благодаря которой станция была как с иголочки, и круглосуточные дежурства шли по строгой очередности и выполнялись как святой долг. Осталось загадкой, каким образом англичане могли за несколько сеансов передачи станции внушить славянам свой дух, да еще так крепко! Пока обменивались приветствиями и выстреливали друг в друга перекрестными вопросами, я краем глаза пытался определить, в какой стороне находится баня, и после приглашения к столу мы достаточно твердо заявили, что это может произойти только после бани. Баня —- единственное отдельно стоящее сооружение, которое появилось здесь с приходом братьев славян, представители туманного Альбиона не нуждались в ней. В двадцати метрах от станции в каменном ложе покоилось небольшое озеро, из которого англичане спокон веков качали пресную воду. Украинцы первым делом сладили на берегу озера баньку — и ну давай мыться. Но вскоре случилось то, чего не ожидали. Может быть, из-за бани, а наверняка из-за всеобщего потепления, ледяная плотина, державшая воду в озере не одну тысячу лет, вдруг дала течь, и озеро в считанные часы опорожнилось в море. Теперь приходилось заготавливать снег и лед, возить его на санках и превращать в воду. В остальном жизнь на станции была предельно цивилизованной. Мы быстро схватили пару, и не прошло и часа, как предстали в баре для дальнейшего прохождения приятных мероприятий. К этому времени здесь был уже весь народ станции и два парня, которые дошли сюда неделю назад на маленькой яхте: норвежец — очень молодой капитан яхты — и его друг, кинорежиссер-американец, чье 33-летие да и наш приход в полном составе собрались праздновать хозяева станции. Этот бар был единственный на всю Антарктиду, и за его появление давным-давно были уволены с работы два плотника-англичанина, которые соорудили его по собственному желанию за долгую полярную зиму, что не было положительно оценено приехавшим летом с проверкой представителем английских налогоплательщиков. Уволенные плотники отбыли на родину, а творение их рук осталось и вскоре, быстрее, чем пионерские открытия на «Фарадее» озоновой дыры, антарктический народ прознал про бар. Женщины, попадающие сюда, обязаны были оставлять здесь свой бюстгальтер, его вывешивали на мачты стоящей в баре модели парусника. Экземпляров женского белья набралось уже столько, что парусника не было видно, а рядом наш Боцман вместе с барменом примеряли на две свои головы самый большой предмет из этой коллекции. На стойке была разложена закуска, конечно же, прекрасное сало с неизменными, как знак качества, полосками розового мяса, красная икра с самодовольно торчащей из нее деревянной ложкой, свежеиспеченный хлеб, добрый, килограммов на семь, кусок окорока. Все это максимально соответствовало тому, чтобы народ, не стесняясь, мог крепко выпить и закусить. Напитки были тоже в большом ассортименте, но, попробовав некоторые, народ совершенно добровольно пожелал выпить горилки и дальше весь вечер не менял снаряда. Самогон был сотворен Мастером. Было сказано много крепких тостов: в честь именинника, в честь экипажа «Урании-2», в честь дружной команды, отзимовавшей здесь, и еще куча эксклюзивных, но подчеркнуто уважающих суверенитет двух славянских народов. Утром, увидев из окна станции яркий солнечный свет, мы отправились на прогулку, созерцая и не уставая удивляться изуми-. тельным видам, окружающим нас со всех сторон. Время от времени тишину белого безмолвия разрывали неожиданные оглушительные взрывы, означающие рождение нового айсберга. Много лет назад волной, поднятой на триддатиметровую высоту в результате отколовшегося от ледника и. упавшего в море гигантского куска льда, смыло первую Английскую станцию. Англичане заподозрили в теракте своих старых противников — аргентинцев, но потом склонились все же к стихийному бедствию.
С утра поплыли на яхту, и еще по виду торчащих из-за скал мачт я почувствовал, что что-то произошло. Мы налегли на весла, и когда шлюпка вышла из-за поворота, стало видно, что корма «Урании-2» приподнялась на полметра. Вблизи было видно подводную плиту, на которую оперся корпус во время отлива. Это был стресс. Ребята скинули в лодку два кормовых конца, и я погреб на берег, чтобы завести их там, но как только я ступил на берег, меня яростно атаковали два поморника, они заходили «на бомбежку» друг за другом и пытались добраться до моей головы, когда я обвязывал концы вокруг камней. Потом я увидел их гнездо с птенцами и понял причину крайней смелости этих птиц. Мы набили лебедками концы, но яхта даже не шевельнулась. Шел прилив, и она должна была сойти с мели самостоятельно, а пока мы принялись счищать лопатой ракушки с подводной части, впервые выступающие на всеобщее рассмотрение безобразной черной полосой. На «Урании-2» накопилось немало дел по ремонту, и мы, к великому счастью экипажа, отложили свой выход до следующего утра, подарив себе чудесную возможность еще раз переночевать на земле. Здесь нам была предоставлена возможность отоспаться, но так же, как и на «Беллинсгаузене», мы и эту ночь допоздна засиделись за разговорами и добровольно упустили этот шанс.
Утром перед отходом мы с украинцами поехали на «Уранию-2». Туда же на маленьком, почти круглом, пластиковом тузике приплыли норвежский капитан Ярли Андхой и его единственный матрос Давид. Лодка была настолько мала, что, казалось, одно неосторожное движение — и она перевернется. На самом деле в проливе Ле-Мейр, забитом льдом, в безветренную погоду с помощью этого тузика они умудрились буксировать свою яхту и дотянуть до «Вернадского». Они были, как викинги, одеты в громоздкие одежды, сработанные из грубых кусков шкур, сами были длинноволосые и бородатые. Вид этих парней вызвал смех украинской команды, стоявшей на палубе «Урании-2». Я не мог оторвать жадного взгляда от приближающихся мореходов и боялся спугнуть картину, которая наверняка могла иметь место тысячу лет назад. Они осмотрели «Уранию-2», и хотя на яхте в этот момент было около двадцати человек, для меня существовали только эти двое. Им очень понравилась яхта, мы выпили в кают-компании по рюмке, и ребята быстро покинули нас. Мы расставались и знали, что наверняка уже больше никогда не увидимся — норвежец через неделю уходил Дрейком на Кейптаун на своей семиметровой пластиковой яхточке. Уходил, чтобы там, посередине серого, вздыбленного штормом Южного океана, после двух переворотов все-таки опять выскользнуть от холодной, серой смерти Пролива. Мы обнялись на прощание, и мой разум оставлял ему только 70 процентов на то, что он уцелеет. У остальных 30 был достаточно серьезный шанс осуществиться. Мы были
похожи — оба загнаны в угол; это не было заметно, но мы-то с ним безошибочно догадывались, что происходит в каждом из нас. Украинцы, сфотографировавшись на корме, трижды зычно грянули свое «Будьмо гэть!» — и вскоре тоже уплыли. И вот тут произошло — второй каприз, нежелание «Урании-2» начинать очередной этап: в безобидном месте, в этой невероятно прозрачной бухточке, я дважды умудрился посадить ее на мель. Второй раз она села основательно: шел отлив, и нос ее на полметра поднялся. Мы завели на берег два каната и шкотовыми лебедками набили их до звона. Но это, конечно, не помогло. Тогда мы качнули ее с берега за топ-мачты фалом. Двигатель работал на больших оборотах, а мы впятером бегали по береговой плите, раскачивая яхту фалом все больше и больше, попадая в резонанс ее собственных
колебаний, и в какой-то момент она снялась с мели и пошла. Мы аккуратно вышли узким проходом между низенькими, каменистыми
островами Галиндес, потом между айсбергами, сидящими на мели, за которыми свободным ото льдов и островов пространством синело море Беллинсгаузена. И еще долго, оглядываясь назад, мы видели скалы и ледники Антарктического полуострова и сверкающие на солнце айсберги и посматривали даже тогда, когда рифили грот из-за пришедшего первого шквала с северо-востока.
