Поднялись рано. Под аркой моста
вставало солнце, мост напоминал
бетонную радугу. По радуге шел поезд.
Утро было такое свежее, что даже
затопленный лес выглядел
жизнеутверждающе. В такое утро
хочется поскорей поднять якорь, живо
пройти остаток Цимлы, бодро
проскочить Волго-Донской канал и
легко победить. И я совершенно не
понимал Сергея.
- Молочка хочу! - заныл врач-навигатор,
как только мы проснулись. В свое время
точно так же канючил Даня - то "фрукточку",
то "молочка", чего-нибудь "вкусненького".
Похоже, вчера я не ошибся: отъезд
мастера по парусам освободил в
команде особую психологическую нишу.
Подобно нише экологической, пустовать
она не могла. В нее влез Сергей.
- Имей совесть! Времени нет! - Меня
бесила хитрая улыбка на устах
судового врача.
Он вел себя так, будто гонка со
временем по каким-то непонятным
причинам уже выиграна. Довольно
странное легкомыслие!
- Час потеряем, а отпуска вон еще...
шесть дней. Ты мне еще спасибо скажешь!
И при чем тут совесть?
- Сходите, - решил шкипер. - Я пока мотор
прогрею. Мне домашнее молоко врачи
запретили.
- А недомашнее?
- В нем жира нет. Его можно.
Проклиная желудочную
целеустремленность Сергея, я поплелся
за ним в Ложки. Инстинктивный зуд -
успеем или не успеем? - на стоянке
усиливается, притупить его может
только дорога. Мы стучали в калитки. Во
дворах лениво гавкали толстые собаки.
Как назло, повсюду нам отвечали, что
молоко утреннего удоя уже продано.
- Куда они его продают? Друг другу? -
ворчал судовой врач. Это было
непонятно. Ложки - небольшая деревня,
коровы почти у всех, но где же рынок
молочного сбыта? Правда, в стороне от
деревни, на горке, мы заметили нечто
вроде усадьбы, но большой серый дом
казался необитаемым...
В одном из дворов нам наконец повезло.
- Молоко продала. Простоквашу подать? -
Хозяйка поплыла в направлении погреба.
Мы зашли. Широкий накат погреба
прикрывала тень старой яблони. И
деревянный дом, и стол, за который нас
усадили,- все было широким,
основательным на этом дворе, под стать
хозяйке, уже немолодой, но красивой,
прямой, дородной. К ней как-то не
подходило слово "женщина" и тем
более "баба"; только "хозяйка".
- Пейте, милыя. Она с холодку.
Сергей дружелюбно пихнул меня
локтем. "Где твое спасибо?" -
означал пинок. Я промолчал.
Простокваша была густая, прохладная. В
ее вкусе смешались и увесистая
сладость, и пикантная погребная
кислинка. Было и нечто неопределимое -
именно то, что отличает произведение
искусства от ремесленной копии.
Несмотря на зуд гонки, я был вынужден
признать: мы задержались не зря.
И даже не из-за дивной простокваши. Мы
торопливо насыщались, а хозяйка
решила, по-видимому, посвятить нас во
все тонкости ее взаимоотношений с
зятем. Это стоило послушать. На
протяжении всего Нижнего Дона я не
замечал в разговорной речи местных
жителей особого колорита - и вот
наконец слышу, что "лучше б дочь
вдовая перемоглась"; что зять "балабон";
что он совсем стыд потерял, ходит по
деревне "в однех трусцах"... Речь
хозяйки была настоящей кунсткамерой
для лингвиста.
Вообще-то с развитием радиофикации,
телефикации и других "аций"
местные говоры отмирают. Иное дело
профессиональные жаргоны; сейчас их
время. Без особого труда, не зная ни
слова по-французски, физик может
читать статьи в "Журналь де физик".
И дело тут не в высоком полете научной
мысли. Когда два водопроводчика у нас
в квартире продували паровое
отопление, даже та половина речи,
которую я понял, тоже носила характер
профессиональный и международный.
Если так пойдет дальше, нетрудно
вообразить смерть национальных
языков; зато мы дождемся изданий
романов о любви на языке скорняков и
перевода "Одиссеи" на токарно-фрезеровочный.
Но вне профессиональных жаргонов да
еще, пожалуй, молодежного сленга язык
скорее стандартизуется, теряет
боковые ветви. Только на страницах
беллетристики еще "окают"
волжане, новорожденный сибиряк
произносит слово "однако" раньше,
чем "мама", а представитель
глубинки говорит на удивительной
смесн церковнославянского с
портяночным. В реальной жизни местный
колорит куда скромней, и казацкое "язви
тя..." услышать вне театра так же
тяжело, как увидеть женщину в
кокошнике вне ярмарки "Русская зима",
организованной для интуристов.
Простоквашная хозяйка была
исключением, редким исключением.
- Можно еще по кружечке? - отдуваясь,
спросил Сергей. - Жарко!
- Жара, чай, могучая: хляба горят, -
утвердительно пропела хозяйка и снова
поплыла в погреб.
- Красиво говорит, а? - шепнул судовой
врач. - "Жара, чай, могучая"... кайф!
- Идем уже. Пора.
- Успеем... спасибо, хозяюшка! Очень
вкусно! - Сергей, кажется, и не
собирался уходить. Чтобы вернуть его
мысли к гонке, а также для очистки
собственной совести, я спросил у
хозяйки, часто ли бывают в Ложках
яхтсмены.
- О катамаране "Мечта" вы ничего
не слыхали?
- У нас много кое-кто ходют. Каковы с
виду-то?
Хорошенький вопрос... Чувствуя себя
довольно глупо, я попытался набросать
портрет худого капитана с крабом.
Хозяйка понимающе кивала и под конец,
когда я совсем запутался, вдруг
деловито спросила:
- Параноик?
Сергей радостно фыркнул в
простоквашу. Не скрою: в первый момент
я тоже принял неожиданный диагноз на
свой счет. Но из дальнейшей беседы
выяснилось нечто иное. Серый дом,
замеченный нами на горе, оказался
психиатрической больницей; среди "бязумцев",
как называла их хозяйка, встречались и
"капитаны". Вот кому сбывали
жители деревни молоко утреннего удоя!
На вопрос, не случаются ли побеги,
хозяйка отвечала утвердительно:
- Как не бяжать - бягут! Они, бязумцы-то,
молочное вроде вас - лю-убят! Попьют и
назад бягут.
Меня разобрал нервный смех при мысли,
что сюда вот-вот нагрянут "бязумцы"
и обнаружат, что мы уничтожили их
простоквашу. Сергей огромными
глотками, без всяких напоминаний о
спешке, приканчивал свою порцию. И
вдруг калитка распахнулась. Во двор
ввалился бородатый мужчина. На нем
ничего не было, кроме сапог и длинных
"семейных" трусов.
- Куда вы?! Это зять, балабон... - Но мы,
распугивая кур и давясь от смеха, уже
неслись по деревенской улице.
Опомнились возле причала, и я
торжественно пожал Сергею руку:
- Вот теперь скажу: спасибо. Ради этого
стоило задержаться...
Безумная простокваша определила все
настроение второго дня гонки. Мы
называли друг друга не иначе, как "балабонами"
и "параноиками"; горло то и дело
начинал покалывать, как нарзан,
неудержимый смех. Хорошее настроение
передалось и Данилычу, хотя из нашего
рассказа о случившемся он сделал
несколько неожиданный вывод:
- Значит, она говорит, "Мечта" в
Ложки не заходила?
Мы переглянулись - и согласились.
Беседа с хозяйкой показала, насколько
вера в существование "катамарана
Попандопуло" похожа на манию
преследования. Нам казалось, что
теперь мы навсегда излечились от
этого недуга. Оставался один враг,
один соперник - время. Но в чем дело?
Дней-то еще пять! На борту "Гагарина"
воцарилось предвкушение победы.
К тому же и природа наконец сжалилась
над яхтой. Легкий ветерок, впервые за
последнюю неделю, потянул с запада.
Впервые после Азовского моря в помощь
мотору были поставлены паруса. Мы
наслаждались чуть заметным
увеличением скорости, полузабытым
шелестом стакселя и хвастливым
ощущением лидеров гонки. Незаметно
проходил день, берега водохранилища
сближались. Около двух часов яхта
остановилась у полосатого
поворотного буя, на развилке речных
дорог.
Сзади лежала пройденная Цимла.
Бледная вода нежилась и парила под
солнцем.
- "Жара, чай, могучая!" -
процитировал Сергей, и мы, даже не
пытаясь найти более веский повод для
веселья, дружно засмеялись. Стараясь
быть похожим на одного из богатырей, я
козырьком приложил руку к глазам:
- Налево пойдешь - в Калач попадешь... -
Город с этим сдобным названием
виднелся на севере, там, где в Цимлу
впадает Дон.
Данилыч решил поддержать игру:
- А направо пойдешь, вот оно... - сказал
он голосом Ильи Муромца, работающего
экскурсоводом.
Мы посмотрели направо. Два
возвышенных - иначе и не скажешь -
столба отмечали вход в канал. Шкипер
так и не придумал сказочного варианта
для правой дороги: и окончил
прозаически:
- Фролов ждет. Пошли.
Казалось, Фролов поджидает где-то
рядом, за ближайшим поворотом. Снова
заработал мотор, и "Юрий Гагарин"
вошел в Волго-Донской канал. До конца
путешествия оставалось еще целых
четыре дня! С половиной.
