- Это не мель, - сказал Данилыч. - Это
сеть.
Из воды поднималось нечто странное,
похожее на стенку из серебристого
бетона. Сверху тянулся капроновый
конец, унизанный поплавками; ниже
густой косяк полуметровых рыбин
собрался, казалось, на добровольных
началах. Киль "Гагарина" увяз в
центре шевелящейся живой плотины.
- Вот мы и нашли сеточку! - обрадовался
Даня.
Вооружившись баграми, кое-как
пропихнули путанку под килем. Данилыч
включил тракторный дизель. Натужно
взвыв, железный конь полей заглох в
таганрогских тенетах.
- Так, - не унывая, сообщил Данилыч, -
намотал на винт. Придется резать!
- А это не колхозная снасть? - Когда-то
возле Лузановки со мной уже
происходило нечто похожее. В тот раз
сеть оказалась колхозной, и после
разговора с представителями
кооперативного рыболовства за меня
долго давали двух небитых.
- Какой там колхоз! Типичная
браконьерская снасть, - сказал шкипер.
По его тону было ясно, что браконьеров
он ставит куда выше колхозников.
Действительно, вешек рядом с сетью не
было, а на горизонте маячила, не
приближаясь, какая-то дюралька.
Оставалась надежда поднять путанку на
борт и попытаться на заднем ходу
освободить винт. Мы взялись за одно из
уходивших под воду крыльев.
- Ну, с-сеточка! - с натугой удивился
Сергей. Полутораметровая рыбно-капроновая
лента уходила далеко в воду. На ней, в
качестве грузил, висели рябые глыбы
ракушника. Удалось вытянуть метра три...
три с небольшим... три без малого...
- Не выйдет, - пропыхтел Данилыч, - режь!
- И под ударами ножей туго натянутые
петли провисли и ушли под воду в
сторону от "Гагарина".
То же повторилось при попытке
вытянуть правое крыло. Я снова с
беспокойством поглядел на далекую
дюральку. Браконьерят обычно вдвоем,
нас пятеро; но если они вдвоем
вытягивают эту сеть... К счастью,
дюралька не делала попыток
приблизиться.
- Они думают, мы рыбоохрана! - Шкипер
ухмыльнулся. Затягивать операцию все
же не хотелось. Вслед за Сергеем,
вооружившись ножом, я прыгнул за борт.
Винт напоминал капроновый кокон. Мы
на ощупь кромсали его скользкую плоть.
Остатки сети забились в дейдвуд, их
никак не удавалось поддеть. Вода,
непривычно пресная, щекотала ноздри.
- Ну что, ну как? Уже? - после каждого
нырка с поразительным однообразием
спрашивал Данилыч.
- Уже, - ответил наконец Сергей. - Сил
уже больше нет. На стоянке дочистим.
Я вскарабкался на корму. Палубу
залепляла чешуя. Даня и Саша торопливо
срезали остатки путанки, впившиеся в
розовый живот осетра. Из мешка
выглядывали остывающие пуговицы
судачьих глаз. Злостно раздувал жабры
крупный лещ.
- Черт! Повезло, - сказал Сергей.
- Повезло, - согласился Данилыч, - а
теперь иди на нос и следи, как бы нам
опять не напороться. Я имею в виду, тут
у них сетями весь залив перегорожен.
Чувствовалось, что второе попадание в
сеть шкипер уже не считал бы везением.
Место неожиданной рыбалки осталось
позади. Браконьерская дюралька
помчалась подбирать остатки.
- Интересно, - произнес Даня, - ше мы не
икаем? Они ж нас наверняка сейчас
вспоминают!
- Ничего, - возразил добрый Данилыч, - у
них края остались. Свяжут. Путанка,
конечно, была хорошая. Но с двух таких
рыбалок и новую можно купить!
По-моему, капитан ошибался. Если
исходить из того, что квадратный метр
сети стоит трех килограммов рыбы, то
один-единственный заброс окупал ее
саму вдвое. "А наша сеточка - под
Бердянском", - услышал я внутренние
голоса членов команды и особое мнение
Данилыча:
- Ударили Сеню кастетом...
II
Команда предвкушала уху. Влажный
мешок с рыбой грузно пошевеливался на
палубе, точно там сидел гоголевский
дьяк. Погода была прекрасной, сон
после утреннего купания разошелся.
- Спеть бы, - предложил Сергей, - почему
об Азовском море песен нет?
- Та-ган-рогский залив, - затянул я на
мотив "Севастопольского вальса",
и экипаж подхватил:
Таганрогский залив!
Помнят все моряки!
Разве можно забыть мне вас,
За-ла-тыя деньки!..
В хоре выделялся тенор Сергея,
который для разнообразия пел на мотив
не "Болеро", а "Яблочка". Один
Саша что-то молчал.
- Вижу парус! - закричал Даня нарочито
пиратским голосом.
- А вот еще один! И еще! Еще...
- А я вижу островок Черепаха, - с
удовлетворением сказал Сергей. - Все
согласно лоции!
Все опять было согласно лоции. Залив
сужался, стал виден правый берег.
Слева, под обрывом, густо лепились
краны таганрогского порта. У входа в
его акваторию высовывал спину
крохотный островок. На островке стоял
маячок. За изгибом мыса открылся
просторный тупик - конец залива. Во
всех направлениях его чертили паруса.
Где-то играла музыка. "Гагарин"
вплывал в праздник.
В морском путешествии есть событие,
которому воистину "не дано
примелькаться": возвращение к
берегу. Хорошо ночью на одинокой яхте;
море умеет вымывать из души мелочь и
мусор, оно делится глубиной, отрешает
и возвышает... Все это верно.
Но хорошо и возвратиться к суете.
Подходишь к берегу, и мир вдруг
зажигает павлиний хвост своих обманов.
Желтоватая вода залива сияет, как
ультрамарин Адриатики, Таганрог манит
соблазнами Стамбула, и даже
проплывшее вдоль борта яблоко с
воткнутым в него разбухшим окурком
доказывает полноту, отчаянную
праздничность жизни...
Показался яхт-клуб. К нам подлетел
швербот, разукрашенный флагами. Две
девушки на корме приветственно
взмахнули руками. На берегу металась
толпа. Под наставительные вопли зевак
в море спускали крейсерский катамаран.
Транслировали "Турецкий марш". И
всюду по воде бегали и скользили
катера, шлюпки и яхты.
- Команде "Гагарина" прибыть на
берег для регистрации! - вдруг
торжественно возвестил мегафон. Даня,
воровато оглянувшись, на всякий
случай спрятал в трюм рыбу. Отдали
якорь и, теряясь в догадках,
отправились "регистрироваться".
На берегу обнаружилось: мы в центре
внимания. Повеяло холодком высоких
сфер. Команду окружила группа
плечистых джентльменов. Их спортивные
костюмы напоминали смокинги. Лица
были не слишком приветливы. Я жалобно,
плебейски хлюпнул носом.
- Что ж вы? Поздновато прибыли, - жестко
сказал пожилой капитан с осанкой
лорда Байрона. - Могу предложить старт
только во второй группе.
- Почему это во второй? - обидчиво
пискнул Даня. - И какой старт?
- Вы что, не собираетесь в кубке
участвовать? - Группа яхтсменов
загудела.
- Да нет, мы так... проездом из Одессы...
- Из Одессы?! - Лорд Байрон вдруг
совершенно не по-английски огрел
Данилыча по спине. - Что ж ты молчишь,
папаша?! Как там Черное море?
- Нормально... - мы уже смекнули: бить не
будут. Вскоре все объяснилось: на
следующий день из Таганрога
стартовала регата на кубок Азовского
моря. Стала понятна и первоначальная
настороженность яхтсменов - они
видели в "Гагарине" темную
лошадку, неизвестного соперника...
Зато теперь таганрогское
гостеприимство достигло кавказских
высот. Лорд Байрон, слегка прихрамывая,
потащил нас к себе. Он оказался
хозяином яхты польской постройки и
коньяка ереванского разлива. Да, он
знает условия прохода под ростовским
мостом и охотно их сообщит. Нет, он
ничего не слышал об одесском
катамаране "Мечта", а впрочем...
впрочем, да, какой-то катамаран,
кажется одесский, недавно прошел на
Дон. Нет, капитана в фуражке с крабом
не встречал. Да, стаксель вроде рыжий,
но зачем так волноваться?..
III
- Ладно. Я варю уху, вот оно, -
раздумчиво сказал Данилыч, когда раут
был завершен. - Может, это и не "Мечта".
Сходи за хлебом, Слава.
- Я с тобой, - Саша, давно уже молчавший,
криво улыбнулся. - Может, пришла все-таки
моя телеграмма...
- Ах да. Вы же нас, кажется, покидать
собираетесь, - суховато заметил шкипер.
Даня хотел что-то сказать, но потом
безнадежно покрутил пальцем у виска и
промолчал.
Я, признаться, о предполагаемом
отъезде Саши успел забыть и сейчас
тоже расстроился. Мы с матросом
Нестеренко не так уж близко сошлись.
Мешала оболочка старых дружб, мешала
даже в период ссоры и внешних
перестановок в парах "Сергей-Слава"
и "Даня-Саша": новую дружбу,
отталкиваясь от старой, не выстроишь.
Да и без того - разве я назвал бы другом
педанта и зануду, хотя и не без
кулинарных способностей?! Мне просто
почему-то не хотелось, чтобы он уезжал.
А может, и не пришла еще эта чертова
телеграмма... Правда, ему, кажется, без
телеграммы тоже, видите ли, "неспокойно"...
Но телеграмма пришла. Почта была
недалеко от яхт-клуба. Я подождал Сашу
возле входа; он выскочил из дверей с
растерянным лицом и с бланком в руках.
- Ты чего такой? Плохие известия?
- Наоборот... Хорошие. !
- Поздравляю. Как там мама?
- Мама?... Это не от нее, - Саша порозовел.
-Врал я.
Мне сразу припомнились мои версии. Вот
он, удобный случай; матрос Нестеренко
находился в явном разброде чувств и
сопротивления расспросам оказать не
смог бы. Но странно: расспрашивать не
хотелось.
- Я, знаешь, сколько этого ждал? - по-прежнему
растерянно сказал Саша. - А теперь и не
рад вроде. Нет, рад, конечно...
- Уезжать тебе нужно или нет? - только и
спросил я.
- Ага. Теперь точно надо... Я прямо в
аэропорт сейчас, ты за меня со всеми
попрощайся, извинись там...
- Постой, а вещи?
- Ну, Даня пусть заберет, потом... Знаешь,
вроде и не хочется уезжать!
- Слушай, ты не суетись. Подумай. Может,
останешься? - Мне показалось, что Саша
колеблется.
- Да ты что?! - Матрос Нестеренко уже
овладел собой: включил аутотренинг,
ожесточил скулы... Спорить было
бесполезно.
Герой-любовник - или кто он там есть -
поймал такси. Я побрел за хлебом. Вот
берег: манит праздником и тут же
отбирает попутчиков. Сашу я упустил
неразгаданным; другого случая не
представится, это я чувствовал.
Мне, честно говоря, и думать сейчас
не хотелось о каких-то тайнах, обо всех
ваших береговых сложностях. Хотелось
поскорей вернуться на яхту, где все
ясно и просто, где, должно быть, уже
началась праздничная пред-уховая
подготовка... К сожалению, магазин был
закрыт - перерыв до трех. Внутри кто-то
возился.
- Милая девушка, хорошая, - воззвал я,
слащаво улыбаясь запертой щеколде, -
можно вас на минутку?
Голод - отец красноречия. После пятого
призыва дверь отворилась. На пороге
выросла девушка лет шестидесяти с
гаком. Гак она держала в руках,
недвусмысленно им поигрывая.
- Пообедать дашь, пьянота?.. - начала она
и осеклась.
- Хлеба... - прошептал я трясущимися
губами. - Три дня в море, ничего не ел...
четыре буханки, пожалуйста.
- Нету хлеба, сынок, - женщина сразу
сбавила тон. - Вчера завозили, а седни
нема. Надо тебе в город подниматься."-
Я перестал трясти губами и расспросил
дорогу.
Хлеб доставался в поте лица. Из
припортовых кварталов я взбирался в
город по крутой, совершенно безлюдной
лестнице. Она была раза в три длинней и
жарче Потемкинской.
Верхний Таганрог пребывал в сиесте.
Жара шла на форсаж. На горячих улицах
не было ни души; Таганрог спал,
захлопнув ставни одноэтажных домишек.
В тени безвольно валялись разомлевшие
собаки. До булочной я добрался на
грани теплового удара. Она была
закрыта...
- ...Скоро откроють, откроють, -
послышался чей-то добрый голос. Я
очнулся от столбняка. У двери магазина
сидели три старушки.
- Записывайтесь в очередь! - бойко
продолжала одна из них.
- Боже, - простонал я. - Тут большая
очередь?
- Не очень, - сказала вторая старушка, -
я вторая...
- А я третья, - закончила расчет третья.
- А больше никого!
Я нашел поблизости колонку, открыл
воду и засунул голову в прохладную
струю. Нет, берег не по мне. То ли дело у
нас на яхте!..
IV
А на яхте поспевала уха. Когда я
вернулся с хлебом, в раскаленном
камбузе висел угар: Сергей жарил рыбу.
- Почему она разваливается? - опасливо
покосившись на Данилыча, спросил врач-навигатор,
водолаз, а сейчас еще и кок.
- Свежая очень. Свежая рыба всегда
разваливается, - ответил я, посмотрел
на сковородку и удивился.
- Однако!..
- А что ты хочешь? - парировал Сергей. -
Свежая рыба всегда разваливается.
- Ты в муке вывалял? - Из переднего
отделения каюты неожиданно выглянул...
Саша!
- Здравствуйте! Раздумал? Остаешься?
Матрос Нестеренко покачал головой.
- Самолет вечером. Все-таки еще немного...
ну, ухи поем, - он скупо улыбнулся. ...И
был четверг, день творения четвертый;
а по общепитовскому катехизису - день
рыбный. В столовых, кафе и
забегаловках страны миллионы людей
трудились над жареным хеком; челюсти
народа смыкались на спинке минтая и
рыбы с дивным названием "простипома",
чем-то напоминающим Мельпомену...
Верная дочь своей страны и своего
времени, команда "Гагарина" тоже
взялась за рыбный обед. Просветленный,
торжественно тихий Данилыч словно бы
реял, витал над столом. Его движения
стали плавными, голос мерным и
неспешным. Все наносное, одесское,
портняжное исчезло: перед нами сидел
очаковский лоцман, черноморский рыбак,
Творец Ухи.
На чистом мешке, служившем скатертью,
дымились миски с большими кусками
отварной рыбы. Вынутая из юшки, она
подавалась отдельно под острым соусом
из рапы с молодым чесноком. Белое мясо
судака и янтарное желе осетрины
заволакивал ароматный пар. На
сковородке еще шкворчали, брызгались
маслом прожаренные ломти леща,
золотистые, как хорошо выпеченная
горбушка. Но вершиной, кулинарным
пиком стола была тройная уха.
Прозрачная, чуть клейкая, она не
просто насыщала, не только благоухала,
дарила не одно лишь телесное
наслаждение. Уха была пищей почти
духовной. Она снимала усталость,
напоминала о детстве; очищала, как
музыка, возвышала, как хорошие стихи;
уха вплеталась в ощущение зноя и
свежести близкой воды; она куда-то
звала, о чем-то просила, на что-то
намекала... Данилыч осторожно наполнил
небольшие походные стопки.
- Знаете за что? - Сергей встал. -
Сегодня, как говорится, навсегда
уходит от нас... Вот. В общем, жаль, Саня,
что ты уезжаешь. Серьезно.
- Приходится. Спасибо. Самому жаль, -
твердо проговорил матрос Нестеренко.
Согласно всем законам жанра именно
сейчас ему надлежало
расчувствоваться, открыть нам душу и
свои карты; но ничего похожего,
конечно, не произошло. Я случайно
перехватил взгляд Дани; мастер по
парусам смотрел на Сашу как-то странно:
пожалуй, с завистью. И я впервые
подумал, что все мои догадки, возможно,
не имеют и тени правдоподобия, - если
бы мне сейчас сказали, что Саша ждал не
любовной вести, а, скажем, приглашения
в ансамбль "Аквариум" на
должность ударника, я бы не слишком
удивился. Ибо нелегко в тридцать лет
понять двадцатилетнего...
Прошло часа полтора. Жара, блаженная
сытость, близость замершего в
оцепенении города делали свое дело.
Слипались губы, слипались глаза. Один
за другим мы отваливались от стола.
Саша стал собирать вещи. Даня одевался,
чтобы его проводить. Оба двигались,
как осенние мухи меж стеклами окна.
Сергей из последних сил что-то доедал.
Данилыч попрощался с Сашей сухо. Для
шкипера не существовало уважительных
причин, из-за которых можно прервать
путешествие.
Сергей доел, лег на палубу и тут же
заснул. Данилыч залез в каюту,
повозился там и утих.
- Вы подождите, ребята, - я тоже хотел
проводить Сашу, - без меня не уезжайте,
а я сейчас, сей... - под моей щекой как-то
неожиданно оказались доски палубы.
Смола в пазах была теплой и ароматной.
Ночью поднялся ветер. Я проснулся с
той неожиданной ясностью, что иногда
бывает в перерыве крепкого сна, и
долго лежал в темноте с открытыми
глазами. На яхте все спали; у борта
слышался плеск короткой азовской
волны. Ветер шевелил волосы, забирался
в спальник, негромко пощелкивал в
снастях. Он был теплым и уже не пах
морем. Ветер дул с берега, от близкой
дельты Дона.
