Меня разбудила тишина. Фон
прибоя, всю ночь гудевшего за косой, утих.
Тишину лишь подчеркивали, оттеняли
одинокие вопли крачек, пикирующих над
камышом.
Я вылез на палубу - и зажмурился. Лагуна вся
горела под утренним солнцем. Большинство
яхт ушло, остался, кроме "Гагарина",
только ростовский "Миф": зато на берегу
Большого Дзендзика, где вчера не было ни
души, кое-где виднелись неподвижные фигуры
с удочками. Они, пожалуй, только усиливали
ощущение пустынности берега - росли на
песке коряво и естественно, словно кактусы,
и казались наименее живой деталью
окружающей природы.
На яхте еще все спали. Я не спеша сделал
зарядку, чего со мной давно не случалось, и
выкупался. Лагуна была неглубокой. Сквозь
теплую воду просвечивало дно. Ныряя, я
заглядывал в уютные ущелья между камнями; в
каждом ущельице заседал, изумленно тараща
на меня глаза, кворум непуганых бычков.
Потом я подплыл к берегу и с наслаждением
зарылся в горячий, сухой, тонкий песок. С
борта "Гагарина" потянуло ароматом
кофе: Саша, очевидно, уже встал и возился на
камбузе... Ничего, кофе подождет.
Одиночество в небольших дозах тоже
полезная вещь.
Саша тоже решил выкупаться.
Я услышал всплеск и приближающееся
фырканье; затем матрос Нестеренко вышел на
берег. Я прикрыл глаза, притворился спящим.
- ...Вот вы, кажется, рыбак?.. - Саша зря времени
не терял. Он подошел к одному из людей-кактусов
и завел разговор - в своем амплуа. Я
прислушался: сейчас, конечно, он попросит
объяснить, почему у рыб кровь холодная...
Однако Саша оказался практичней.
- Скажите, а камбала тут есть? - спросил он.
Рыбак слегка кивнул и указал пальцем через
левое плечо.
- А глосси? А тарань? - Рыбак снова кивал и
указывал через правое.
Я приподнялся на локте. Саша никак не мог
назвать рыбы, которая бы здесь не водилась.
В заливе на червя ловили лещей, кефаль,
судака, тарань, глоссей, камбалу, бычков и
"дракончиков" ловили на рачков, по
другую сторону Дзендзика. Снасти у нас,
положим, только бычковые, нет наживки, и все-таки...
Когда Саша закончил расспросы и подошел ко
мне, спящим я уже не притворялся.
- Все разведал. Рачки в лагуне водятся.
Бычков лучше всего у затопленной баржи
ловить. Мне показали.
- Да ты-то разве рыбак? - Я с удивлением
заметил в холодноватых глазах Саши хорошо
мне знакомый - по другим людям - азартный
блеск.
- Я - нет. А ты?
II
Предметом ловли бычков
является пухленькая головастая рыбка. Ее
размер колеблется от мизинца до полуметра.
Орудие лова: леска, снизу груз, чуть выше два
"отворстка" - поводка - с крючками.
Грузило ложится на дно, бычок дергает рачка,
вы дергаете леску - и вытаскиваете улов. Все
очень просто.
Так просто, что трудно понять: в чем тут
удовольствие? Говорят о радости общения с
природой; но в Одессе, например, раньше
хорошо ловилось "на горячке" - участке
берега под сточной трубой мясокомбината.
Природа там довольно своеобразная; и все же
после рыбалки вспоминаешь не шум грязной
воды, не сомнительный запах, а предощущение
клевка, и короткую борьбу, и чувство
обладания, когда можно потрогать, подержать
в руках живую, крепкую, бессмысленно
красивую рыбу.
А если ловля происходит на вольной
Бердянской косе, когда на душе еще свежо
после шторма, - в памяти, кажется, навсегда
остается каждая ее подробность.
Вот мы втроем - Сергей, Саша
и я - сидим на прогретых досках палубы;
разбираем снасти. Шкипер и Даня убыли на "Миф"
для завершения ремонта, у нас на борту тихо.
Идет подготовка к рыбалке: этап
предвкушения, таинство. Крючки берешь из
специальной коробочки с отделениями, где
они разложены по номерам. Грузила и
поплавки лежат отдельно, в особом ящичке.
Старые "справы" нужнораспутать, опро
бовать "месину". Затем на крючки
надеваешь, для страховки, по кусочку
пенопласта.
- Это булинь? - уважительно спрашивает Саша,
глядя, как я довязываю особый, от Деды
доставшийся в наследство узел.
- Это, Сашенька, двойной булинь!..
Вот мы с матросом
Нестеренко ловим рачков у заброшенного
причала. Причал обаятельно стар. Его доски
растрескались под горячим солнцем,
ржавчина свай поросла травой. На мели рядом
с нами покоится забытый сейнерок - обломок
глубокой древности. К рыбозаводу ведет
пологий бетонный скат; бывшие ванны для
засолки рыбы кажутся преувеличенно шершаво-сухими,
как все места, где когда-то была вода.
Никакой мерзости запустения не ощущается:
наоборот, старое здание и причал забыли о
своем рукотворном происхождении, слились с
солнечной тишиной косы.
Я брожу по пояс в теплой o лагуне.
Разноцветные водоросли забивают сетку, мы
вываливаем эту ароматную груду на доски, от
нее поднимается йодистый пар. Саша
вызволяет из дебрей морской травы
рентгеновски прозрачных креветок,
судорожно сгибающих розовато-коричневое
тельце. Деловитые крабики выбираются сами;
они боком подбегают к краю причала и
галькой плюхаются в воду.
Подошел мокрый Сергей. В руках он бережно
несет подводное ружье. Это циничное,
откровенное орудие убийства. Гарпун с
зазубренными вилами годится для охоты на
акул: любая рыба помельче проскочила бы меж
зубцами. Новоявленный Кусто пытался бить
камбалу; к нашему намерению ловить на
крючок он настроен снисходительно.
- Ну как там рачки?
- Наживка есть. А камбала?
- Пока нету... Бычков масса. Одного взял.
- Да ну! Из этого миномета?..
- Не совсем, - признается подводник. - Плыву я,
гарпун в руке держу. Вдруг - голова из-под
камня, здоровая! Я его - гарпуном, плашмя!..
зря, между прочим, ржёшь: бычок такой, что
его на пол-ухи хватит! Посмотри на берегу, я
его в ласт засунул, - из последнего
замечания становится ясно, что бычок все-таки
не больше ноги сорок второго размера.
- А теперь кефаль возьмем, - Сергей бодро
плюхается в лагуну, и элегия Бердянской
косы приобретает тему посапывания...
Вот мы надуваем и спускаем
на воду собрата "Яшки" - надувную
резиновую лодку ярко-рыжего цвета.
- Мне объясняли так, - говорит Саша, - сначала
будет мелко, потом сразу глубоко: там она и
лежит.
Я гребу, Саша консультирует, Сергей ныряет
за кормой. Идет вторая стадия рыбалки -
поиск заветного места. В данном случае это
затопленная баржа.
- Ну что, Серега, есть баржа?
- Не-а... фуфф...
- А бычки?
- Фуфф... и бычков не-а... - Сергей уходит под
воду.
- Саша! Тебе ведь показывали?
- Показывали, - соглашается Саша, и я еще раз
прослушиваю его информацию, как бы пытаясь
найти тайный смысл в словах "сначала
мелко... потом, наоборот, глубоко".
- А вот здесь бычков навалом, - вынырнув,
заявляет Сергей, и мы тут же замечаем под
лодкой ржавое тело баржи. Вода то обнажает,
то медленно накрывает ее корму; водоросли,
похожие на гриву крашеных волос, вздымаются
дыбом и опадают. С одной стороны баржи мелко,
с другой - глубоко; все правильно. Можно
приступать к основному этапу рыбалки,
собственно лову - и Сергей влезает на борт...
Если образ судового врача
производит на вас приятное впечатление,
дорогой читатель, то это потому, что вы
никогда не ловили с этим образом бычков.
Тело моего соавтора страшно любит удобства.
В лодке тело стало моститься, недовольно
покряхтывать. Соавтор предлагал поменяться
местами. Соавтор постанывал и кренил лодку.
Его ноги обладали свойством внутрь лодки не
влазить. К тому же у него упорно не клевало.
- М-минуточку! Баклаша, давай попустимся! -
канючил он поминутно. Я все эти предложения
отметал: у меня-то как раз клюет! Мы с Сашей
азартно "таскаем". Через какой-нибудь
час под ноги приятно взглянуть: там, на дне
лодки, грудой ворочаются и "сурманы" с
разлапистыми жабрами, и "кнуты", и
толстые поросята-бубыри с зелеными глазами.
Но вот происходит неизбежное! Я захотел
пить, вплавь добрался до "Гагарина", а
когда возвращаюсь к барже, то обнаруживаю,
что пропил свое рыбацкое счастье. В мое
отсутствие Сергей переменил место и достиг
желаемого: теперь не клюет не у него одного.
- Зачем кричать? М-минуточку, - говорит
судовой врач. Он надевает ласты и лезет в
воду...
Сигареты намокли первыми. Сережина идея - в
том, чтобы зацепить второй якорь и
растянуться вдоль баржи на. двух кодолах; но
я никогда не видел, чтобы здравая мысль так
бездарно проводилась в жизнь.
Осташкины ноги, вооруженные ластами,
торчали из воды в метре от нас и равномерно
молотили по поверхности. На запросы с борта
водолаз не реагировал; Саша совсем не
вовремя начал выспрашивать: вот я, кажется,
физик? Это правда, что звук хорошо
распространяется в воде?..
- Внизу очень много бычков, - говорит Сергей,
окончив свое черное дело. - Чего они не клюют,
я не знаю.
Он влазит на борт, интересуется, почему в
лодке много воды, и, выслушав ответ,
пожимает плечами:
- А как иначе нырять? Все правильно.
Запуганные бычки больше не
ловятся. Мы растягиваемся меж двумя якорями,
передвигаемся, опять растягиваемся,
попускаемся... Я по опыту знаю: все это
напрасно.
Я опять невольно вспоминаю давние времена,
когда мы с Дедой, Владимиром Филипповичем
Проницким, выходили на лодке "Форель" в
море. Брезент на лодке вонял мазутом и солью,
"Форель" мягко разваливала еще по-ночному
масляную воду, и весь долгий горячий день
был еще впереди.
Мы становились на якорь, и сразу, после
первой же закидки начинался клев.
Поднималось солнце, вода становилась
глубокой и прозрачной, но все это замечаешь
между делом, мельком. Мы сосредоточенно "таскали".
А потом клев затихал. С одиннадцати до часу
бычки перестают клевать "по всему морю",
и нам это прекрасно известно.
Но мы в это не верим. Начинает всегда Деда -
ему, видите ли, перестал нравиться стук
грузила по дну. Стук мягкий, значит, на дне
трава. А бычок песочек любит, чистоту. Или
камни.
И вот мы попускаемся - отдаем якорный конец.
На новом месте глубже, что же касается стука
свинца о дно, то он чист и тверд, как голос
молодого Козловского.
Одна беда: не клюет. Деда туманно поясняет:
"Пошла низовка". Я сердито говорю, что
низовка, донное течение, идет при "молдаване",
а нынче широкий. Нужно искать старое место.
И мы подтягиваемся по кодоле назад. Но
старого места уже нет, бычковая поляна куда-то
исчезла, рассосалась в таинственном
безмолвии морского дна. Мы долго ползаем по
кодоле взад-вперед. Я сержусь, Деда виновато
улыбается.
Тем временем на соседней лодке, где сидят
люди поспокойней, люди серьезные,
скоротавшие перерыв клева на утреннем
месте за бутылкой портвейна, снова начинают
таскать. Деда вполголоса чертыхается; мы
вытаскиваем якорь, заводим мотор и
придвигаемся поближе.
Ну и так далее. Здесь мельче, дно
травянистое, потому и не клюет; попускаемся,
дно твердое, но вое же не клюет. Ветер
широкий, или "молдаван", или мертвый
штиль, вода теплая, а на дне, может, и
холодная от низовки...
Не клюет.
Становится ясно, что дела уже не будет. Мы
прозевали, предали рыбацкое счастье,
которое некий мстительный бог дает лишь раз
на дню.
И, осознав это, мы смиряемся, успокаиваемся,
садимся перекусить. Солнце клонится к
западу, вода густеет. Деда нарезает на
крышке мотора хлеб, сало, разворачивает
промасленный пакет с бычками прошлого
улова; я посыпал солью мясистые половинки
степных помидоров и с интересом, высунув
язык, наблюдаю за крупными каплями как бы
пота, выступившими на полированной мякоти
среза... Нету в нас раскаяния: мы ничему не
научились, назавтра история поисков места
повторится, завтра новая рыбалка, а
нынешний день - он позади, неплохой, в общем-то,
день, долгий и яркий. Деда сидит напротив
меня, чуть повыше, и мне хорошо видно, как
ходит вверх-вниз кадык на сухой
стариковской шее; но глотает он смачно,
небольшие глаза от удовольствия даже
подернулись влагой; и улыбается Деда,
заметив мой взгляд, уже не виновато, как
днем,- скорее лукаво, заговорщицки.
Что-то он знает, хитрый старик, что-то
замышляет, выдумывает...
И вдруг лицо Деды начинает размываться,
дрожать, знакомые черты стираются, словно
по доске провели тряпкой, и исчезают.
В прошлое.
