21 июля, вечер. Затем 22 июля, ночь.
Переход Керчь - Бердянск.
Погода самая разнообразная.
I
Древний Рим непочтительно именовал Азовское море Меотийским
болотом, а также Скифскими или Сарматскими прудами. В известной степени
мы разделяли предубеждение латинян.
Что это, в самом деле, за часть Мирового океана? Каждое море в чем-нибудь
одном - "самое". Средиземное - самое синее, Балтийское - самое янтарное,
Черное - самое сероводородное... Азовское может похвастать только тем,
что оно самое мелкое. Смехотворная глубина - не больше пятнадцати метров
- заставила бы покраснеть всякое уважающее себя озеро. Конечно, Сарматский
пруд - отпрыск океана, только очень уж обнищавший. Атлантика вряд ли догадывается
о существовании бедного родственника. Средиземное море - ее дочь от Гибралтара,
Черное - внучка (там что-то Босфор напроказил); но какой-то Азов?.. Меотийское,
говорите, болото? Склероз, не припомню - а впрочем, зашли бы как-нибудь вечерком...
Экипаж "Гагарина" считал, что истинно морская часть исхода уже окончена.
Хоть в этом мы были едины. Яхта шла узкостями. Керчь-Еникальский судоходный
канал утыкан буйками, как пляж пионерского лагеря. Берега покрывает частокол
створных знаков. Горло Азовского моря ритмично функционировало, проталкивая
абсолютно пресноводные баржи. Керченский пролив был обжит и лишен всякого
намека на морскую романтику, как вход в курятник.
Видя вокруг себя огромное число ориентиров, старший офицер-навигатор задался
целью наконец-то определить девиацию главного компаса.
- Держи левей! - командовал он скучавшему на руле Дане. Яхта делала попытку
взобраться на невысокий берег Керченского полуострова.
- Правее! Нужно поймать створ Камыш-Бурунского и Чурубашского маяков,
- просил он часом позже. Яхта направлялась к Тамани, по лермонтовским
местам. Шкипер - он чувствовал себя уже лучше, но все еще кашлял - недоумевал:
- Чего ты мучишься? Девиация десять градусов, давно проверено...
- А в какую сторону?
Сергей суетился, Данилыч кашлял, остальные отдыхали. Возле
переправы "порт Крым - порт Кавказ" Саша сфотографировал меня на фоне
парома, деловито пересекавшего пролив. Паром был невелик. Гигантская надпись
КРЫМ - КАВКАЗ странно выглядела на его скромном сереньком борту.
Затем берега пролива стали не спеша, с некоторой торжественностью раздвигаться.
Одновременно они повышались. Слева, на крутом откосе мыса Фонарь, воздвиглась
башня Еникальского маяка. Это был первый маяк Азовского моря.
Я спустился в каюту, аккуратно поставил на полку лоцию Черного моря и
вынул вместо нее лоцию Азовского. Она была раза в четыре тоньше, но так
же солидно открывалась Важными Предупреждениями и Обращением к Мореплавателям.
В навигационно-географическом очерке я успел прочесть, что впервые лоция
была издана в 1854 году, составил ее подпоручик А.Сухомлин. Мое презрение
к Меотийскому болоту усилилось. Разве описание серьезного моря доверили
бы подпоручику?..
Захватив лоцию, я вылез наверх. Берега пролива разошлись; впереди мягко
колыхалось открытое водное пространство.
- Глуши мотор! - приказал шкипер. - Азов надо поприветствовать!
Ссора ссорой, но этот последний приказ был выполнен мгновенно. Как по
мановению волшебной палочки возникла бутылка коньяка, рюмочки и скупая
флотская закусь.
- Ну, за новое море "Гагарина"! Ура! - Шкипер поднял свою рюмку. Не глядя
друг на друга, команда подхватила:
- Ура! Урааа!!!
- Наливайте еще, - решительно сказал Данилыч. - За что пьем?
- За Дон! За Волгу! За успех нашего предприятия! - Новое "ура!" пронеслось
над тихой водой. Выпивая за успех, я случайно скосил глаза и увидел жирную
цифру 13 на буе, возле которого "Гагарин" приветствовал свое второе море.
Буй ехидно покачивался.
- Хватит, - приказал после второй рюмки шкипер. - Теперь давайте думать,
куда пойдем.
Думали недолго. В Черном море пограничники запрещали ходить
вдали от берега - следовательно, Азовское яхта пересечет напрямик, через
самый его центр. Из тех же соображений экипаж высказался за ночной переход.
Оставалось выяснить немногое: куда можно попасть, если ночью напрямик идти
через середину Азовского моря?
- Сейчас посмотрю, - пообещал Сергей. Смышленый навигатор взял карту и
провел от мыса Фонарь карандашную линию. Безупречная прямая уперлась в
Бердянский залив.
- Около девяноста миль, - определил Данилыч,- ходу часов восемнадцать...
Может, сразу в Таганрогский залив пойдем?
Я открыл лоцию, раздел "Наставления для плавания по генеральным курсам",
и вслух прочел:
- "Плавание из Керченского пролива до Таганрогского залива и обратно осуществляется
по рекомедованному курсу № 30, начинающемуся от светящего буя Варзовский
(точка А-24). Пройдя светящий буй точки А-2 (46°32'8" N, 37°03'5" О),
следует идти далее по рекомендованному курсу через точку А-3 (46°49'00" N,
37°19'08" О) в порт Жданов, затем..."
- Понятно, - перебил шкипер, - а в Бердянск как идти?
- "Плавание из Керченского пролива в порт Бердянск осуществляется произвольными
курсами".
- Ладно, идем в Бердянск, - решил Данилыч и, закрывая демократическую
часть совещания, уже командирским голосом предупредил:
- Чтоб ночью пристегивались! Достаньте страховочные пояса.
Даня иронически козырнул. Страховочные пояса, как же! Мы их и у Тарханкута
не надевали. Снова застучал мотор, и "Юрий Гагарин" двинулся вперед.
II
Из главы "Гидрометеорологический очерк" лоции Азовского
моря. Признаки перехода от спокойной (антициклонической) погоды
к восточному шторму:
а) изменение направления ветра на восточное;
б) ровный ход или рост атмосферного давления;
в) повышение температуры воздуха;
г) уменьшение влажности воздуха;
д) усиление волнения моря.
Башня Еникальского маяка давно осталась позади, но Керчь-Еникальский
канал все не кончался. Прорезая мелководье, искусственный фарватер далеко
уходил от берега. В открытом море было как-то странно идти вдоль ровной
линии сигар-буев, тянувшихся к горизонту, как столбы на большой дороге.
Азовское море встречало нас мертвой зыбью. При полном безветрии яхта чувствительно
покачивалась. Пологие, прилизанные волны шли по желтоватой воде. Мы решили,
что это остатки волнения, поднятого утренним ветром. Воздух был горячим,
не по-морскому сухим.
- Какой закат! - восхитился Сергей, ни к кому специально не обращаясь.
Щелкнул затвор "Зенита". Судовой врач питал упадническую страсть к заходящему
светилу. Вечерний свет заливал половину цветных пленок.
Закат был действительно великолепен. Солнце опускалось в странную сизо-багровую
дымку.
- Это либо к ветру, либо к большой жаре, - авторитетно заявил Данилыч.
Я поддакнул:
- Скорее к жаре. Ветра не будет: барометр поднимается.
В это время дохнуло нечто легкое, нежное, почти неуловимое.
- Вот оно, - обрадовался шкипер, - восточный! Вполветра... - но Даня махнул
рукой:
- Сильно слабенький. Вчера надо было идти, батя! Пропустили мы ветерок.
Робкое дуновение как бы прислушалось к словам мастера по парусам и стыдливо
потухло.
- Не пойму здешней погоды, - сказал Саша. Я открыл лоцию на главе "Гидрометеорологический
очерк" и прочел:
- "Гидрометеорологические условия в Азовском море различны..."
- Можешь не продолжать. Это мы сами видим.
- Тут есть раздел "Местные признаки погоды".
- А ну их к черту, - общее мнение выразил не кто-нибудь, а сам шкипер.
- Ночные вахты нужно распределить, вот оно. Давайте так: с вечера Даня
и Саша заступят, потом Сергей и Слава, а я...
- Минуточку! Я бы предпочел с Даней, - высказался судовой врач.
Я тут же заявил, что хочу в напарники Сашу. Матросы, каждый порознь, к
этим пожеланиям присоединились.
- Вот даже как? - Данилыч внимательно оглядел команду. - Ладно, как хотите...
А кто "собаку" будет стоять?
Лирическое название "собаки" носит вахта, на которую нужно заступать с
двух. Такой способ разбить себе ночь считается наименее удачным.
Произошла короткая борьба великодуший. Я сказал шкиперу,
что мы с Сашей готовы стоять всю ночь. Ну, может, не всю, а часов до трех.
- М-минуточку! Так и я с Даней готов, - моментально отреагировал Сергей.
- Мы с вечера постоим, а они...
- Нет уж, - не согласился Саша. Борьба великодуший сползала на уровень
кухонной свары. Высокие договаривающиеся стороны, друг с другом не общаясь,
апеллировали к Данилычу. Переработать и недоспать - само по себе все это
не страшно, но чтобы этим воспользовались другие! Не нужно делать из меня
дурака!.. Уже начались, ни к селу ни к городу, воспоминания о том, кто
стоял на руле последние два часа, уже аристократически побледнел Саша
и Сергей втянул воздух - чшшш? - начиная закипать, когда Данилыч не выдержал:
- Противно на вас смотреть, вот оно! Сам всю ночь простою. Вы мне не нужны!
Команда опомнилась. Решено было тянуть жребий, и короткая спичка, означавшая
"собаку", досталась нам с Сашей. Раздор затих. Данилыч прилег, а мы четверо
тихо перекурили на палубе.
Было около половины одиннадцатого. Сизо-багровый закат догорел,
луна еще не всходила. Мягкая мгла ночи была вся пронизана разноцветными,
точечными, ничего не освещавшими огоньками. Небо, исколотое булавками
звезд, стекало вниз и продолжалось в густой тьме воды.
За кормой, построившись в длинную очередь, светил первой величины, мигали
буи Керчь-Еникальского канала. В стороне проплывали ходовые огни судов,
следующих рекомендованным курсом № 30. Теплым, домашним, печным светом
при каждой затяжке разгорались и опять меркли угольки папирос. Все-таки ночь
многое меняет.
- И ше мы делим? - неожиданно спросил Даня. Ему никто не ответил.
- Жаль, что домой скоро... - Это был голос Саши.
- Ну ты же телеграммы пока не получил.
- Все равно придется. Неспокойно... - Саша помолчал. - А хорошо бы под
конец - приключение! Очень уж гладко идем.
- Что значит "приключение"? Переворот оверкиль?
- Это скорее досадное недоразумение! - Саша засмеялся. - Подул бы ветер
- чтоб закладывало хорошенько, брызги, волна в борт била - чтоб нервы,
короче, пощекотать!.. Вот каких приключений я жду от Азовского моря, -
после паузы резюмировал он своим обычным, суховатым тоном.
Да он скрытый романтик, подумал я, как же с моими версиями?! Сергей лениво
сказал, что ждет от Азовского моря более мирных приключений - например,
рыбацких.
Вскоре разговор затих; ничего он не изменил, ночные пары - Саша со мной,
Сергей с Даней - были определены, и диспозиция корректировке не подлежала.
Мы с Сашей докурили и улеглись, оба в носовом кубрике. Грохот мотора доходил
сюда ослабленным, я быстро заснул.
Из лоции Азовского моря.
С мая по сентябрь гидрометеорологические условия для плавания судов
в Азовском море благоприятны. Погода обычно тихая, ясная. Циклоническая
деятельность ослаблена, штормы наблюдаются редко...
Немолодой, но крепкий палач поднял меня - и с размаху бросил
на бетонный пол. Глаза резал беспощадный мертвый свет камеры пыток.
- Где страховочный пояс?! - завизжал человек с глумливым лицом садиста.
Стиснув зубы, я молчал. Было очень больно. Сознание уходило, я куда-то
проваливался и снова толчком выныривал. Садист ухмыльнулся, заплечных
дел мастер зачерпнул воды из стоявшей почему-то здесь же, в пыточной,
эмалированной ванны и с криком "пристегнись!" выплеснул мне в лицо...
Я проснулся. Сквозь дыру люка лились лунный свет и морская вода. Натужно
ревел мотор, какой-то свист и клокотанье перекрывали глухие шипящие удары.
Перед каждым ударом меня приподнимало над койкой, швыряло вниз, а сверху
каскадом изливалась очередная порция пронизанной мертвым светом воды.
С трудом ориентируясь в запрокинутой тьме, я наспех оделся и полез вон
из этого миксера. На краю люка сидел Саня; он курил, явно наслаждаясь
происходящим.
- Чего встал! Еще только час ночи!
Не отвечая, я вылез на палубу. В лицо с правого борта бил горячий, плотный
ветер. Накренившись, яхта шла под гротом и штормовым кливером. Мотор работал
на полных оборотах.
- Пристегнись! - закричал с задней банки Данилыч. - Где пояс?
Я сполз вниз. Сергей - почему-то вместо того, что-бы нести
вахту с Даней, он лежал на своем обычном месте, - Сергей сонно спросил,
что случилось.
- Все нормально, - не очень уверенно сказал я,- но если хочешь встать,
надень штормовой пояс.
- А где он? - страдающе спросили из темноты. Я неопределенно ткнул пальцем
в направлении парусного отсека, повалился на край койки, куда брызги не
доставали, и снова заснул.
Но ненадолго. Меня опять пытали, били огромной шахматной доской. С криком
разлепив глаза, я обнаружил, что ноги придавлены. Периодически на колени
и гораздо выше хлопались все новые шахматные доски. В темноте рядом возились
и пыхтели.
- Баклаша! - прорезал ночь голос Сергея. - Баклаша, я переложу к тебе
книги. На меня полка упала.
- Хорошо, - кротко сказал я, - только кидай в нижнюю часть ног... в нижнюю!!!
- Постараюсь... понимаешь, я сплю, а они падают!
- Очень хорошо понимаю, - отозвался я. Ни одного из нас не удивил следующий
факт: мы друг с другом снова разговаривали, впервые за последние трое
суток!.. Заснуть же под судовой библиотекой не удавалось. Мы в буквальном
смысле были обременены знаниями, и знания эти не лежали мертвым грузом: они
скакали по нашим телам, заключенные в тома с твердым переплетом. Окончательно
пробудившись, полезли наверх.
В кокпите у штурвала, широко расставив ноги, стоял Даня.
Лицо у него было какое-то отрешенное. Цепляясь за тросы, я кое-как пробрался
к Данилычу, пристроился рядом с ним и закричал прямо в ухо:
- Откуда вдруг ветер?! Давно?
- Видишь ты, - ответствовал шкипер, - вы легли, луна взошла, слегка дунуло.
Потом посильней. Ну, мы паруса набили... вы с Сергеем не обижайтесь, Даня
и Саша поопытней, пришлось их двоих задействовать!
- Да я не обижаюсь! А как теперь...
- Теперь уже бизань скинули, крепчает он, вот оно! Теперь с двух вам с
Сергеем заступать, вы уж не обижайтесь...
Я не обиделся. Для человека, перекрикивающего ветер и мотор, голос Данилыча
был на удивление спокойный. Я тоже успокоился. Наверху крен и качка казались
слабей. Мачты, ванты, подбегающая волна - взгляду было за что уцепиться,
и это как бы возвращало миру потерянную устойчивость.
- Зыби мало! - поняв ход моих мыслей, утвердительно прокричал Данилыч...
Действительно, волна была не слишком высокой - примерно двухметровой,
- но вся так и кипела, покрытая орнаментом гребешков, пены, волночек второго
и третьего порядка малости. По сравнению с черноморской волна была значительно"
короче и круче. Яхта не успевала отыгрывать, палубу заливало. Накат шел
в борт; справа и немного сзади сияла яркая, желтая, полная луна. На небе
не было ни облачка, спокойно светили звезды. Я разглядел линии пены, тянувшиеся
в свинцовых впадинах между валами. Их появление означало, что ветер не
слабей шести баллов. Было два часа ночи; яхта находилась где-то у самого
центра Азовского моря.
Подошло время "собаки"; первым на руль стал Сергей. Передача
штурвала превратилась в сложную операцию. Сначала Сергей вполз в кокпит
и перестегнул страховку, потом, держась за мачту, долго искал и не находил
положения равновесия; наконец встал рядом с Даней. Еще какое-то время они
рулили вдвоем, затем Даня отпустил штурвал и был отброшен куда-то в темноту.
Смена состоялась.
- На руле не тяжело? - закричал Данилыч. - Не давит?
- Немного...
- Тогда скинем кливер, - Саша с Даней сбили передний парус и уползли в
каюту, чтобы заняться безнадежным делом: попытаться уснуть. Сергей стоял
у штурвала довольно долго; но когда я предложил его сменить, он удивился.
- Не устал... Всего минут десять стою!
- Больше часа! - С бесконечными предосторожностями я занял его место.
- Держи ровно триста! - прокричал Сергей. - Увалишь - тяжело вернуть!
Я сразу понял, почему у стоявших до меня были отрешенные
лица. Руль требовал максимума внимания. Глаза прикованы к светящейся,
заваленной набок картушке компаса, но боковым зрением я вижу, как приближается
очередной вал - нависает над бортом, подкатывает, настойчиво отдавливает
корму влево; грот сильней берет ветер, и, упреждая рыск, я всей тяжестью
наваливаюсь на штурвал. Яхта увеличивает ход, скатывается в сырой овраг
между волнами; несколько секунд ее ведет - уже влево - и снова подходит
вал... Ощущение упругого сопротивления и покорения лодки повторялось, не
надоедая; это было захватывающее ощущение силы. Руки стоящего у руля в
маленьком мире яхты были руками бога.
Впрочем, эти мысли пришли позже. Стоя на руле, ни о чем не думал - не
успевал. Глаза, руки, все тело совершали настолько сложную и быструю работу,
что если б я рассчитывал - сейчас нужно повернуть штурвал, а сейчас, чтобы
удержать равновесие, тверже опереться на правую ногу, - если б я продумывал
свои движения, я бы запутался, испугался, ничего не успел. Но я все успевал
и ничего не путал. Яхту, ставшую продолжением моего тела, вело какое-то
чутье. Я совершенно ясно понимал - бояться нечего, оно не подведет, это
чутье, только не надо ему мешать. Не надо думать...
Прошло, как мне показалось, минут десять, и Сергей меня сменил.
Время на руле проходило ускоренно; тем медленней оно тянулось на кормовой
банке.
Полубольной, укутанный плащом, Данилыч подремывал, сложно ухватившись
за леера. Стоило, впрочем, на горизонте заплясать цветному тройнику ходовых
огней, шкипер просыпался и замечал его первым. Суда проходили справа от
нас, и мы были им благодарны. Мы радовались и тому, что не сбились с пути
- идем, как и положено, параллельно рекомендованному курсу; и тому, что не
одиноки в этом ночном, бурлящем, непонятном море, что у нас есть товарищи
по шторму; но главным поводом для радости оставалось то, что эти товарищи
проходят достаточно далеко и невзначай не отправят нас ко дну.
Однако суда встречались редко, а все остальное время смотреть не на что,
делать нечего, занять себя нечем. Над слегка подсвеченным парусом виднелось
однообразное в своем спокойствии небо, под парусом - кусок однообразного
в своем беспорядке моря; вот только в зрители я не годился. На корме меня
сразу же охватило неприятное ощущение, которого не было, пока я стоял у руля.
Пожалуй, не страх - скорее щемящее чувство неустроенности и напряженного,
затянувшегося ожидания. Внешний мир давил, как мог - визжал, ревел, обливал
забортной водой, вырывал из-под ног палубу - но я во всем этом как бы
не участвовал. Я не принимал шторма: в противовес его хаосу во мне с усилием
сохранялось нечто неподвижное, упорядоченное. Это усилие раздражало и
утомляло. Я не мог любоваться "величием стихии", хотя умом и признавал
это величие - я им томился, почти брезговал.
То же внутреннее напряжение слышалось и в спокойном, излишне спокойном
голосе Данилыча. Мы переговаривались, верней перекрикивались, в основном
для демонстрации взаимного спокойствия голосов. Героем переговоров-перекриков
был ветер.
- Он вроде потише!
- Что?!
- Вроде стихает, говорю! На восходе убьется! Точно!..
Само слово "ветер" не произносилось; мы кричали о ветре,
бросали слова на ветер, но почему-то избегали называть его ветром. Мы
говорили - "он", по свидетельству Льва Тостого, так же - он - русские
солдаты именовали противника.
В действительности было непонятно, усиливается или слабеет ветер. Он дул
неровно. Мы могли замечать только резкие ослабления или порывы. В остальное
время ветер ощущался, как притерпевшаяся боль: становился условием бытия,
пронизывал все, но сам по себе как бы не существовал. Наступало временное
затишье, и мы, расслабившись, кричали друг другу что-то успокоительное;
но он опять наддавал, и опять, замолчав, мы уходили в себя. Как ни странно,
каждый должен был бороться со штормом в одиночку.
На руле было проще. Я сменил Сергея, Сергей сменил меня. Ощущение времени
потерялось. Казалось, ветер только что задул; потом начинало казаться,
что "Гагарин" валится на бок, и уходит от волны, и повторяет этот несложный
захватывающий трюк уже годы; что так было всегда и всегда будет - изменений
не предвидится... И все же что-то менялось, проходили особые безразмерные
ветро-часы. Сергей сменил меня, я сменил Сергея. Спереди и справа по курсу
начала замещать звезды сизо-багровая заря. Она была точной копией вчерашней,
только поменяла место.
Одновременно с восходом, около пяти часов, шторм достиг наибольшей
силы. Яхту клали трехметровые валы. Отмечавший угол крена отвес, который
мы с филологической фамильярностью звали "кренометром", гулял далеко за
сорокаградусной отметкой. Грот был давно зарифлен, его не мешало бы сбить,
но мы и не пытались этого сделать. Пришлось очистить палубу: вахта сгрудилась
у ног рулевого в защищенном от волн кокпите.
Я стоял у штурвала, когда близко друг к другу, одна за другой и одна выше
другой, подошли три волны. От первой я отвернул, но при этом яхту увело
на ветер; вторая, промежуточная волна отвесила тяжкую пощечину правой
скуле яхты, третья нависла над бортом.., Я понял, что подставить ей корму
уже не успею.
- Ого! - в первый раз позволил себе сказать Данилыч, когда гребень закипел
выше правого ходового огня "Гагарина"...
Из лоции Азовского моря.
Небольшие размеры, малые глубины и значительная изрезанность берегов
Азовского моря ограничивают развитие волнения. Даже во время сильных
штормов степень волнения не превышает 4-5 баллов. Тем не менее иногда
возникают опасные для малых судов волны, имеющие значительную крутизну и
малую длину.
...Я изо всей силы увалил штурвал влево и успел заметить,
что кренометр отклонился до красной отметки 60°. Потом его стрелка звонко
щелкнула об ограничитель и сломалась. Я почувствовал, что зависаю, отрываюсь,
парю над палубой. Яхта летела в воздухе.
Это длилось какие-то доли секунды. Резко ударившись о воду, "Гагарин"
черпнул правым бортом... и выпрямился. В каюте грохнулось что-то тяжелое.
- Вообще-то, - спокойно заметил Данилыч, - таким волнам задницу нужно
подставлять..
В кокпите вдруг стало тесней - из люка полезли Саша с Даней.
- Ше за дела?! - вопил мастер по парусам. - Ше такое?!
- Ничего особенного. Идите досыпайте.
- Спасибо, - вежливо ответил Саша. - Дважды из коек выкидывало!
- Ладно... - Даня зевнул. - Пошли и вправду еще покемарим... - взлохмаченные
головы исчезли. О разладе, как и у нас с Сергеем, - ни слова!..
То ли напряжение, длившееся слишком долго, перегорело, то ли меня развеселили
вездеспящие матросы, но только после "девятого" вала я почувствовал: ничего
с яхтой не произойдет. "Гагарин" держался молодцом.
В конце концов этот шторм только мне в новинку, подумал я и, желая почерпнуть
дополнительную уверенность, прокричал:
- Данилыч а вы так уже бывали? И сильней доставалось, да?
- Да нет, - ответил Данилыч, - на "Гагарине", пожалуй, в первый раз так.
Но что я теперь понял...
Капитан поудобней устроился в кокпите и закончил:
- Теперь я понял: любое море нужно звать на "вы"!
