11 июля.
Ветер N0
Переход Очаков - остров Джарылгач.
Из судового журнала
I
Капитан поднял нас
ровно в четыре. Молча, на ощупь, съели
по два холодных скользких бутерброда.
Было еще темно, когда "Гагарин",
сонно стуча мотором, пошел к выходу из
Днепро-Бугского лимана. Даня и Саша
после подъема якоря легли досыпать. Мы
с Сергеем заступили на свою первую
вахту.
Все утро я находился под впечатлением
следующих двух обстоятельств. Первое:
чтобы завести мотор - тракторный
дизель Т-40, - нужно щелкнуть красным
рычажком и нажать кнопку "пуск".
Второе: курс на Тендру 170, но мы будем
держать 165, потому что у "Гагарина"
есть тенденция уваливать вправо.
Подобные факты могут радовать только
профанов; к счастью, мы с Сергеем были
именно профанами.
В это утро я вспомнил о своей давней и
короткой карьере альпиниста. Все-таки
самый первый сезон в горах был и самым
лучшим. Читая о покорении
сверхсложных вершин, о восхождении на
восьмитысячники, я всегда потом думал:
а как бы написал об этом
семнадцатилетний городской мальчик?
Существует понятие "замыленный
глаз". Когда во время войны нужно
было подсчитать число огневых точек
противника, приглашали разведчиков с
соседнего участка фронта. Свои не
годились: они многого не замечали, у
них был "замыленный глаз". Иногда
приглашали даже не профессионалов, а
разведчиков-дилетантов. Вот чего не
хватает книгам о горах, думал я, -
дилетантства. Вчера мы с Сергеем
решили вести дневник; и я с гордостью
понимал, что чего-чего, а уж
дилетантства в нем будет хоть
отбавляй...
Облачный рассвет
зафиксировал отсутствие берегов.
Солнце долго барахталось в дымке, море
было выдержано в приглушенных
пастельных тонах.
- Чарку тому, кто первым увидит маяк! -
объявил капитан, и вахта облепила
мачты так густо, как только может
облепить две мачты вахта из трех
человек.
- Вот оно! - в среднем роде определяя
навигационное сооружение, закричал
Данилыч. - Северный Тендровский!
- Где? - недоверчиво спросил я.
Обещанная чарка ускользала. Прошло
полчаса.
- Ну глаза у старика... - наконец
уважительно прошептал Сергей. На
горизонте медленно проявлялась
вертикальная черта. Вышло солнце; на
заискрившейся молочно-голубой
фотобумаге преступили контуры домов.
"Гагарин" повернул, обходя
оконечность косы, и я почувствовал,
как яхту подхватила и принялась
раскачивать широкая зыбь открытого
моря.
- Это и есть та самая Тендра? - спросил
Сергей. Я кивнул. Маяк и немногие
строения отходили назад; мимо борта
потянулась невысокая желтая полоса.
Послышался равномерный,
всепроникающий грохот прибоя.
Это и была Тендра, "та
самая". Я уже бывал здесь и хорошо
запомнил приволье берега, утонувшего
в синеве, пограничное безлюдье и
заповедное обилие рыбы в чистом,
широко распахнутом по обе стороны
косы море. Тендра - остров загубленных
начинаний. Полузанесенные песком
остатки рыбозавода; разрушенный
дельфинарий; развалины усадьбы, где
какой-то помещик когда-то пытался
разводить лошадей... Ныне в трещинах
фундамента прячутся змеи, а табуны
одичавших лошадей вольно кочуют по
косе. Им нетрудно избегать людей:
небольшой очаг цивилизации теплится
только на "головастике", которым
оканчивается Тендра. Летом морской
гидрофизический институт, учреждение
финансово бодрое, завозит сюда
приборы и материалы. Летают вертолеты;
немногочисленное местное население
поставляет науке рыбу и молоко.
Местного старожила Федю назначают
лаборантом. Потом приходит осень, и
научное начинание тихо гаснет. На зиму
Федя становится кладовщиком, а
долгими ночами воет ветер, шипит на
песке холодная пена, кричат птицы, и
одиноко ржут над морем лошади.
Прекрасные, диковатые, запущенные
места.
Но все проходит,
дорогой читатель. В первый раз, уже
довольно давно, я был на Тендре с
девушкой. Нас привез, выдав за
начинающих гидроакустиков, мой
приятель, действительный
гидроакустик. Нам показали нашу
лабораторию - стеклянную трубу, где во
взвешенном состоянии прозябал какой-то
буек, - и больше не беспокоили. В первый
день мы пошли на южный, дальний от
поселка берег, и в первый же день
видели табун, - лошади купались в море
и бесшумно ускакали при нашем
появлении; а на обратном пути мы
спугнули в степи русака, убегавшего
нехотя, ленивыми петлями; а из воды, с
подводной "загребы" - мели, что
тянется вдоль всей Тендры, - нас самих
спугнул деловито охотившийся дельфин...
На второй день я занялся рыбалкой, а на
четвертый Ира сказала: с нее хватит.
Может быть, ледяным тоном отчеканила
Ирина, и ее чуть выпяченная, надменная
нижняя губка дрогнула, - может быть, я
хоть сейчас оторвусь и уделю ей минуту
внимания?
Я смутно чувствовал ее правоту.
Брезгливо держа подальше от себя
очередной кукан с бычками, - девушка
одиноко стояла на диком тендровском
берегу. Маечка "адидас" почему-то
усиливала ощущение ее трогательной
незащищенности перед миром палящего
солнца, пустой синевы, даже перед
какими-то пустынными жучками,
равномерно подпрыгивающими над
грудой сухих водорослей у ее ног... Что
касается меня, то я ловил рыбу, ловил
вторые сутки, - дорвался! - и, как назло,
именно сейчас одна из удочек
изогнулась... выпрямилась... Так берет
камбала.
- Но клюет же! - пробормотал я. - Что
делать, Ириша?..
- Ах, делать что?! - Ее лицо прелестно
порозовело от гнева. - Подсекай, раз
клюет!..
Все проходит,
читатель. Когда я вторично побывал на
Тендре, клевало хуже. Компания на сей
раз была чисто мужской; камбала уже не
попадалась. Меньше стало лошадей:
местные и раньше отстреливали двух-трех
на мясо каждую зиму, но в том году, по
здешним масштабам обезрыбев,
попытались возместить рыбалку охотой
- и увлеклись. Старожил Федя уверял,
правда, будто облаву на табун
организовали для заезжего начальства
- не то военного, не то ученого... Но
главное, в море у Тендры впервые
пришел замор.
Я сам наблюдал один из приступов
отравленной воды. В полдень, при
полном штиле, вода над загребой
неожиданно приобрела красноватый
оттенок. Потом эта полоса поползла к
берегу.
Ничего страшного как будто не
происходило. Наоборот: над водой, над
каждым квадратным метром поверхности
вдруг весело начали подскакивать
рачки - мелкие черноморские креветки, -
и весело заорали, все вдруг поднявшись
в воздух, тяжелые мартыны. Этих
крупных чаек расхаживало в тот день по
берегу непривычно много - даже для
Тендры.
Искупаться в тот день нам не удалось:
красное течение было ледяным и
пованивало сероводородом. Набрали на
уху немного рыбы - вялое месиво лежало
на дне у кромки прибоя, - и вечером
улетели в Одессу. Чайки же продолжали
пировать. Они вели себя точь-в-точь как
отдыхающие на пляжах Одессы или
Каролино-Бугаза, где замор давно уже
не редкость. Особенно счастливы
ребятишки: черпают уснувшую рыбу
ведерками, трусиками, прямо руками - и
бегут хвастаться маме. И мамы, конечно,
рады искренней детской радости.
"Первое письменное
упоминание о "красных приливах"
относится приблизительно к XVI веку до
нашей эры... Заморы вызываются ядом
перидиней, а также дефицитом
растворенного в воде кислорода,
который наступает в результате
массового отмирания этих
одноклеточных водорослей...
Количество вспышек в последние годы
заметно возросло... стало ежегодным
явлением у берегов северо-западной
части Черного моря на участке длиною
не менее 500 километров... судя по всему,
это связано с возросшей концентрацией
органических веществ в воде рек и в
местных стоках населенных пунктов,
портов, отдельных предприятий...
Сейчас данное явление изучается...
Причины возникновения и
биологические последствия "красных
приливов" до конца не расследованы".
Науку иногда отличает удивительная
стыдливость. Что касается Тендровской
косы, то благодаря удаленности (относительной!),
благодаря пограничной зоне (минус на
минус!) Тендра пока еще сравнительно
богата, сравнительно нетронута.
Сравнительно. Надолго ли?
II
Данилыч выключил
мотор.
"Гагарин" шел вдоль Тендры уже
пятый час. Продвижение вперед внешне
никак не сказывалось: за Морским
маяком коса заворачивает, сужается и
затем тянется к юго-востоку
бесконечной, безлюдной, без единого
ориентира полосой - почти на сорок
миль. Вот и сейчас место на берегу
ничем не выделялось; только за косой, с
лиманской стороны, был виден
накрененный корпус старого судна.
По приказу капитана Даня извлек из
трюма цемент и могильный памятник.
Мы отдали якорь и отпускали цепь, пока
яхта не приблизилась к полосе прибоя.
- Готовьте "Яшку". Поедут Даня и
Слава, - хмуро сказал капитан.
Два года назад "Гагарин"
остановился - "вот как сейчас" -
недалеко отсюда, в районе Белых
Кучугур. Погода была прекрасной,
экипаж плескался в теплой воде. И
вдруг тогдашний боцман, крепкий
сорокалетний моряк, старый друг
Данилыча, как-то странно вскрикнул.
Позже экспертиза установит - разрыв
аорты, смерть наступила практически
мгновенно. О подробностях капитан не
распространялся, да мы и не
расспрашивали.
- Сердце было больное. А море любил, -
только и сказал Данилыч. Я невольно
поежился. Над береговым песком висело
знойное марево. Грохотал прибой,
слышались одинокие вопли чаек.
Монотонность Тендры, ее романтическая
уединенность может вызывать и
гнетущее чувство: нечто первобытное,
мрачное... Сейчас, впрочем, перед нами
была простая задача - завезти памятник
и цемент на берег. Накрененное судно -
база группы ученых-биологов во главе с
профессором Шевалевым; он и завершит
дело.
- Установить не здесь нужно, до Белых
Кучугур не доберемся, долго. Море не
ждет, вот оно, - пояснил Данилыч и
добавил: - Володя бы нас понял.
Впервые в жизни я
надел спасжилет. Под тяжестью цемента,
стальной плиты и Дани, сидевшего на
веслах, борта "Яшки" едва
поднимались над водой. Я прыгнул в
воду и поплыл сзади, придерживая корму
и стараясь не думать, накроет ли меня
памятником, если прибой перевернет
лодчонку. Все произошло быстро:
достигли загребы, я всем телом
почувствовал, как напряглась, упруго
сжалась над мелью волна - и вот мы уже
летим в пене брызг на гребне, с яхты
что-то кричат, опять участок спокойной
воды, Даня рвет весла, удар новой волны,
скрежет - и оба десантника сидят,
тяжело дыша, на влажном скате песка...
- Молодцом! - прокричал Сергей. Даже его
голос глох в равномерном гуле; но
когда мы вытащили "Яшку" подальше
на берег и двинулись в глубь Тендры,
шум прибоя неожиданно быстро затих.
Невысокие дюны скрыли море. Коса была
здесь шириной метров двести; болотца,
заросшие камышом, уживались с
полупустынной колючей травой. Из
травы вдруг поднялись как бы струйки
тумана; я с удивлением увидел, что Даню
заволокло плотное сизое облако.
- Ше такое?! - пронзительно вскрикнул
мастер по парусам. Но объяснений не
потребовалось.
Это были комары.
...Только путешествуя,
можно испытать подобные контрасты.
Минуту назад мы чинно шагали, сгибаясь
под печальным грузом; минутой позже,
отмахиваясь от комаров нержавеющей
стальной плитой, по косе мчались двое
бесноватых. Двухсотметровка была
преодолена за время, рекордное для
парного бега с памятником; на
лиманском берегу мы бросили символ
вечного покоя на песок и стали с
наслаждением чесаться
освободившимися руками. Был момент
бесцельных прыжков; был момент, когда
мы догадались нырнуть, и комаров стало
меньше; а потом нас опять охватила
тишина невозмутимой Тендры.
- Есть тут кто-нибудь? - громко спросил
я.
- Люди! Профессор! - закричал Даня.
Молчание. Наши голоса глухо и
неразборчиво повторил корпус старого
судна. Я разглядел его название - "Мгла";
букву "л" почти целиком съела
ржавчина. В мелкой воде, в уютной тени
под бортом суетились непуганые
креветки. Корма плотно сидела на песке.
- "Сидячий Голландец", - определил
Даня... Взобрались на покатую палубу.
Здесь кто-то жил - висело белье,
валялись немытые кастрюли, - но
иллюминаторы были затянуты паутиной,
остатки гречневой каши в котелке
покрывал слой плесени... Дверь
завизжала на ржавых петлях.
- Алло! - не выдержав, непочтительно
заорал Даня в душную полутьму рубки.
Тишина. Мы боязливо зашли и сразу
увидели на столе записку: "Буду
пятнадцатого. Шевалев".
- Ну, оставим памятник
здесь, напишем, ше к чему, - предложил
Даня. Иного выхода не было; но я
наглядно представил, как пожилой
профессор вечером, под не умолкающие
вопли чаек, возвращается на "Мглу",
заходит в каюту...
- Хочешь его подготовить? - с полуслова
понял мастер по парусам. - Очень просто:
можем на подходе таблички натыкать.
Подходит к трапу профессор - ше такое? -
"Осторожно, памятник!". Поднялся
на палубу: "Не волнуйтесь, сейчас
будет памятник!" И тогда заходит он
в рубку уже подготовленный. А тут -
памятник...
- Тебе смешно? - Я холодно поглядел на
хитрющую физиономию Дани, распухшую
от комариных укусов, и невольно
расхохотался. Я был не лучше Даньки;
нас обоих могли извинить лишь все те
же контрасты путешествия и фраза, уже
произнесенная Данилычем: "Володя бы
понял". И я от души надеялся: он
понял бы.
III
Как будто и не было
остановки, десанта, комаров... Стоило
поднять якорь, завести мотор - и "Мгла"
быстро исчезла из виду, сгинула. Все
так же пусто на берегу. Ни судна, ни
паруса в море. Грохочет прибой,
грохочет мотор, и течет, течет, течет
мимо борта, исчезая по обе стороны
горизонта, желто-зеленая кайма
бесконечной Тендры.
Оба матроса, поклонники хатха-йоги,
уселись в позе "лотос" у
основания бушприта. Мудрую
неподвижность двух спин нарушал
только покусанный Даня: интенсивно
почесывался. Затылок Саши был
утомительно бесстрастен. Данилыч, для
которого восточная способность
сидеть без всякого дела, по-моему,
просто недоступна, не выдержал:
- Уйдите оттуда! Я имею в виду... нос
загрузили, вот оно! Даня! Ты же
взрослый парень!
- Ой, батя, ну ше ты начинаешь?! -
вспыхнул взрослый парень. Саша, надо
сказать, повиновался молча, сразу; и
Даня, пошумев, вскоре последовал его
примеру.
В паре Даня - Саша лидер, безусловно,
Саша - несмотря на то, что мастер по
парусам общительней, живей, да и
соображает быстрее. Оба студенты,
учатся вместе. Легко могу себе
представить, как Даня, на лету схватив
какую-нибудь учебную премудрость,
после занятий растолковывает ее Саше.
Наоборот представить не получается. А
главный у них все-таки Саша.
Преимущества характера, "глубина",
"цельность"? Последнее - пожалуй.
Следит Саша за собой чрезвычайно.
Опрятен до полной
накрахмаленности. Самолюбив. Когда в
состав десанта на "Мглу" вместе с
Даней, опытным в обращении с "Яшкой",
капитан включил меня - уж не знаю,
почему, - Саша, я заметил, покраснел и
отвернулся. Но промолчал, как и сейчас,
после замечания Данилыча, - то ли чтоб
не нарываться, то ли из уважения к
субординации, которая у людей такого
склада естественно вытекает из
уважения к себе самому. Будучи оторван
от йоги, он спустился на камбуз, достал
миску с морковью, устроился на баке и
методично захрустел.
- Любишь морковку?
- При чем тут "любишь"? Полезно.
Семь процентов минеральных веществ... -
Матрос Нестеренко помолчал.
- Вот ты, кажется, физик? - Видимо, Саша
считал, что этот факт моей биографии
требует ежедневного подтверждения. -
Объясни: почему маятник Фуко
колеблется в одной плоскости?..
Я объяснил. Маятник маятником, но по
совокупности все это даже загадочно.
Если Саша таков, каким он кажется, и
только, то кой черт понес его на яхту?
Что он здесь надеется найти?.. Не все до
конца понятно и в отношении к нему
Дани: мастер по парусам вроде и
подчиняется авторитету (какому?), и
подсмеивается над "цельностью",
но далеко не заходит, обязательно
остановится... Их как будто связывает
общая тайна или происшествие, в
котором Даня чувствует себя виноватым.
Что-то промелькнуло, например, во
время "звонка матери"... Может, я и
фантазирую, но ведь должен
существовать у Сашиной однозначности
какой-то человечный вывих!
Ладно. Поплывем - увидим.
Пока что куда больше,
чем знакомство с попутчиками, и меня, и
особенно Сергея занимало знакомство с
хитрой наукой моря. Проложить курс -
истинный и компасный, искоренить в
себе пристрастие к метрической
системе (одна миля равна 1,854 километра,
один узел - скорость, равная миле в час);
циркулем измерить расстояние на карте,
разделить на скорость яхты (около пяти
узлов); определить ориентировочное
время перехода, записать данные в
специальные графы судового журнала...
Для профана, проделывающего все это
впервые, нипочем тот факт, что
движение в дневное время вдоль прямой
Тендры вообще не требует навигации.
Особенно подогревала наш пыл карта.
Современному человеку, если, конечно,
он не член Генштаба и не шулер, при
слове "карта" представляется
страница из школьного атласа. Такая
карта высокомерно презирает мелочи,
домашние подробности, быт географии.
Вот Черное море: передавленный овал с
ромбиком Крыма. Нету ни бухт, ни
лиманов, ни кос. Глядя на три
сантиметра Кавказского побережья,
прикидываешь, что там негде укрыться
от западного ветра. Вранье!
Существует какая-то
безнравственность крупномасштабного
описания. Когда в детстве я бывал
одинок и обижен, я ложился на тахту и
подолгу разглядывал мелкий узор ковра.
В тех давних горестях меня это почему-то
утешало. Есть нечто человечное в малых
подробностях, и есть жестокость
неживого в несоизмеримых с человеком
масштабах - ну, скажем, в холодном
величии глобальных идей... Странно
только, что подобные мысли вызвало
воспоминание об атласе!
У нас была совсем другая, чудесная
своей подробностью карта северо-запада
Черного моря. Ее длинные косы -
Тендровская и Кинбурнская -
прикрывали кокетливо изогнутые
колена Днепро-Бугского канала.
Лентами вились изобаты глубин со
вколотыми в них шпильками буев. Маяки
строили глазки капитанам. Под водой
прятались мели, лежали затонувшие
суда. Карта увлекала изгибами берегов,
дразнила недоступностью мелких
заливов; она была как готовый сюжет
авантюрной повести... "Гагарин" по-прежнему
шел вдоль Тендры, а авантюрист Сергей
уже прокладывал курс на Евпаторию.
- В Железном Порту к семнадцати
тридцати будем, согласен? А теперь так:
если по-прежнему норд-ост, идем
рекомендованным курсом сто. Если
начнется бриз, возьмем мористей ... И в
любом случае мы в Крыму, - Сергей
выпрямился и жестом полководца бросил
карандаш на штурманский столик, - в
Крыму будем завтра к вечеру, от 18.00 до
20.00!
- Это если из Железного Порта
пограничники выпустят, - ласково
напомнил я.
- Ну знаешь... - Сергей, как закипающий
чайник - чшш? - втянул в себя воздух. -
Тут, Баклаша, навигация бессильна.
IV
Ровно в семнадцать
тридцать - согласно расчету! - на
границе Тендры и горизонта возникло
туманное изменение.
- Вот оно! - изрек Данилыч. - Железный
Порт.
- А где же порт?..
Вопрос был резонный. На плоском берегу
- ни кранов, ни пирса; только бетонные
кубики погранзаставы росли на песке и
чуть в стороне - покосившийся
навигационный знак. Железо в нем
присутствовало в составе ржавчины.
- А где ты видел на Большом Фонтане
большой фонтан? - сказал Даня. - Так и
здесь.
- Фонтанами именовались артезианские
источники... - начал было Саша, но его
прервал капитан:
- Готовьтесь на берег, господа... - и
тяжко вздохнул. Лицо и вся осанка
Данилыча - широкая грудь вперед,
широкий подбородок кверху - как у
многих людей небольшого роста, самой
природой предназначены выражать
гордую самоуверенность. Но еще в
Очакове я заметил: куда все это
девается в преддверии визита к
пограничникам!
Визит должны были нанести мы с Даней.
- Скажете так, - напутствовал капитан, -
ветер усиливается, яхту бьет о дно.
Пусть скорей выпускают. Запомнили?
Яхту бьет о дно, ветер усиливается... -
Под эти драматические инструкции мы
отчалили.
Мне предстояло
впервые ознакомиться с пограничной
системой лично. Косвенная сила
запретов (на пляж ночью не ходить!),
слухов (говорят, они снова Каролино-Бугаз
закроют!), жалобы моряков (на рейде
лишние сутки продержали!), неимоверные
сложности для рыбаков-любителей и
яхтсменов (причем своих, для
болгарских яхт, например, все обстояло
куда проще) - все это мне, одесситу,
было известно с детства. Сила была
неукоснительной и располагалась где-то
вне жизни приморского города, над ней.
Сила потребляла бумаги и выдавала
бумаги же. В людях она как бы и не
нуждалась: по-моему, до сих пор я ни
разу в жизни и не встречал живого
пограничника... Вся сложность
сегодняшнего визита была в том, что
следующий пограничный пункт -
Скадовск. Он лежал в стороне от нашего
маршрута; зайти туда означало
потерять минимум сутки.
На заставе правил молодой, улыбчивый
старший лейтенант Мы нарисовали
ужасную картину: яхту бьет о дно, ветер
усиливается. Губернатор Железного
Порта понимающе хмыкнул.
- Могу дать выход до
Черноморского, - сказал он. - Но вдоль
берега.
Для нас это означало зигзаг вдоль
всего побережья Каркинитского залива.
Я развернул документы и победоносно
ткнул в маршрутную карту.
- Вот видите: у нас курс прямо на
Евпаторию.
На карте пунктирная линия
действительно соединяла Гендру с
Евпаторией; правда, рисовал линию
Сергей и с тем же успехом мог провести
ее и через Босфор.
- А где тут печать? - мудро улыбнулся
старлей. Я понял, что нас видят
насквозь, но сочувствуют - и взглядом
остановил Даню, продолжавшего бубнить
о киле, якобы бьющемся о дно.
- Вот что, ребята, - сказал старлей
после тягостного молчания. - Сам я
решить этот вопрос не могу. Будем
звонить в отряд.
Он снял трубку и сразу приступил к
делу.
- Как быть, товарищ полковник? Тут у
меня яхта, в маршруте у них указана
сразу Евпатория, - и старлей,
улыбнувшись, открыл документы на той
странице, где после Железного Порта
была указана не Евпатория и даже не
Черноморск, а Скадовск. Я покраснел.
Из трубки полился металл.
- Есть, - все тверже выговаривал
старлей, приподнимаясь со стула, - есть.
Понял. Так. Есть! Почему не понял? Я все
понял, товарищ полковник.
Он повесил трубку. Мы
с Даней тоже стояли, невольно
вытянувшись.
- Вот что, ребята... - выдохнул старлей, и
мы втроем, расслабившись, снова сели. -
Идти нужно в Черноморск. Это факт. И
при этом отметиться в Скадовске.
- Значит, заходить в Скадовск? - спросил
я с отчаянием, пока Даня заводил
пластинку о киле, ударах о дно и ветре.
- Нет. Заходить не надо, - неожиданно
сказал старлей. - Я даю выход до
Черноморска. Вы идете мимо Скадовска.
Вас замечают, делают отметку: такая-то
яхта, проследовала тогда-то.
- Так подходить же к Скадовску... - все
равно же надо? - не понимал я. Старлей
развел руками, пораженный моей
тупостью.
- Ваше дело идти, так? Факт. Наше дело
вас засечь. Вы идете себе на
Черноморск, - он провел ладонью по
столу, показывая, как именно мы идем. -
Двухмильной зоны не нарушаете: это -
ваша задача. Мы вас засекаем, это наша
задача. А если мы вас не засекаем, это
уже наша ошибка. Ошибка, понятно? Вы
идете на Черноморск...
Я посмотрел на Даню; лицо мастера по
парусам выражало неестественную
степень хитрости. Потом я посмотрел в
серые, чистые, очень русские глаза
старшего лейтенанта. До меня наконец
дошло.
В пустой неуютной комнате (но и сюда
доносился шум прибоя) три человека
пожали друг другу руки и улыбнулись -
улыбкой посвященных, кроткой и мудрой
улыбкой людей, познавших Систему.
V
Вот и Железный Порт
растаял за кормой. Вдоль борта
тянулась все та же безлюдная желто-зеленая
кайма. До оконечности острова
Джарылгач, где предполагается ночевка,
еще тридцать миль, шесть часов ходу.
Странно: не утомляет это однообразие.
Оно входит в замысел.
- Данька, уйди с носа! Ты ж взрослый
парень!..
- Ой, батя, ничего ж не будет!..
Саша по-прежнему сидел в позе "лотос":
волевой матрос был погружен в
изучение книги "Школа яхтенного
капитана". Его неподвижная фигура
на фоне заката и моря напоминала
полотна Рериха. На горизонте
собирались грозовые тучи; и по-прежнему
гудел, как заевшая пластинка,
всепроникающий прибой.
Сумерки загнали меня в каюту. В свете
штурманской лампы над картой нависал
нос Сергея. Вокруг были разбросаны
циркули и штурманские линейки.
Шелестели страницы двух лоций:
Черного и почему-то уже и Азовского
моря.
- В ясную погоду мыс Айя открывается с
сорока миль, - с порога сообщил мне
Сергей. - Миля - шестидесятая часть
градуса долготы. По розе ветров можно
прокладывать курс...
- Все ясно, - я взял блокнот и попытался
записать впечатления сегодняшнего
дня. Событий было много, они теснились,
отталкивая друг друга локтями, не
желали укладываться в рамки слов. Мне
казалось, что с момента выхода из
Очакова прошел не день - по крайней
мере месяц. Или год. Или, правильней
всего, девяносто миль морского
перехода.
- В Керчи мы будем восемнадцатого июля,
в шесть часов вечера, - с какой-то
механической интонацией произнес
Сергей. - Ты знаешь, кстати: Лондон-то
находится на широте Киева!
Произошло непоправимое. Судовой врач
свихнулся на почве навигации.
