 |
Глава 2 Рождение экспедиции У специалистов. — Камень преткновения. — В Доме моряка. — Последний выход. — Клуб исследователей. — Новое снаряжение. — У меня появляется спутник. — Триумвират. — Один художник и два диверсанта. — В Вашингтон. — Совещание в военном департаменте. — У генерал-квартирмейстера со списком пожеланий. — Денежные затруднения. — Среди дипломатов в ООН. — Мы летим в Эквадор Да, так оно, пожалуй, и началось — у костра на одном из островов Южных морей, где старый полинезиец сидел и рассказывал предания и легенды своего племени. А много лет спустя я сидел уже с другим стариком в сумрачном кабинете большого музея в Нью-Йорке. Кругом, за стеклом аккуратных витрин лежали немые свидетели былого, словно следы, ведущие в прошлое. Рядом с витринами вдоль стен вытянулись книжные полки. Тут были такие книги, что один человек написал и не больше десяти прочли. Седой добродушный старик, сидящий за рабочим столом, прочитал все эти книги и сам написал некоторые из них. Но сейчас он явно был не в духе. Нервно стиснув подлокотники кресла, он смотрел на меня так, словно я спутал ему карты в пасьянсе. — Нет, — говорил он, — это невозможно! Наверное, такой же вид был бы у Деда Мороза, если бы кто-нибудь сказал, что следующий Новый год придется на 1 мая. — Вы ошибаетесь, в корне ошибаетесь, — повторил он и возмущенно затряс головой, словно вытряхивая из нее столь еретическую мысль. — Но ведь вы еще не читали моих доводов, — попытался я возразить, кивая с надеждой в сторону лежащей на столе рукописи. — Доводы! — воскликнул он. — Нельзя же подходить к этнографическим проблемам так, словно это детективная загадка. — Почему нет? Все мои выводы основаны на собственных наблюдениях и на фактах, которые добыты наукой. — Задача науки — чистое исследование, — спокойно сказал он, — а не попытки что-либо доказать. Он бережно отодвинул в сторону нетронутую рукопись и наклонился над столом. — Это верно, что в Южной Америке развилась одна из самых замечательных культур прошлого, и нам неизвестно, ни какой народ ее создал, ни куда он исчез, когда власть захватили инки. Но одно мы знаем совершенно точно: ни один из народов Южной Америки не переселился на тихо океанские острова. Он пристально взглянул на меня и продолжал: — И знаете, почему? Ответ очень прост. Они не могли туда попасть, у них не было лодок! — У них были плоты, — нерешительно возразил я. — Знаете, наверное, — бальсовые плоты. Старик улыбнулся и спокойно сказал: — Ну что ж, попробуйте пройти из Перу до тихоокеанских островов на бальсовом плоту. Последнее слово осталось за ним. Было уже поздно. Мы встали. Старый ученый проводил меня до дверей, добродушно похлопал меня по плечу и сказал, что я всегда могу обращаться к нему за помощью. Но в дальнейшем мне все-таки лучше заниматься либо Полинезией, либо Америкой, не валить в кучу две разных части света. Здесь он спохватился и вернулся к столу. — Вы, кажется, забыли вот это. — Он возвратил мне рукопись. Я прочел знакомый заголовок: “Полинезия и Америка, к вопросу о древних связях”. Зажав рукопись под мышкой, я побрел вниз по лестнице и смешался с толпой прохожих. Позднее, в тот же вечер я приехал в Гринвич Вилледж и постучался в дверь невзрачного домика на окраине поселка. Так повелось, что я шел сюда со своими заботами, когда они уж очень меня донимали. Маленький тщедушный человечек с длинным носом опасливо приоткрыл дверь, но тут же, широко улыбаясь, распахнул ее и затащил меня внутрь. Он провел меня прямо в уютную кухоньку и заставил накрывать на стол, а сам тем временем удвоил порцию загадочного, но приятно пахнущего варева, которое разогревал на газовой плите. — Молодец, что зашел, — сказал он. — Ну как? — Плохо, — ответил я. — Никто не хочет читать рукопись. Он наполнил тарелки, и мы принялись за еду. — Очень просто: те, к кому ты обращаешься, думают, что все это твоя фантазия. Ты же знаешь, у нас в Америке сколько угодно чудаков. — И еще одно, — вставил я. — Знаю, аргументация. Все они узкие специалисты и недоверчиво относятся к такой методике, когда привлекаются данные из самых различных отраслей, от ботаники до археологии. Они сознательно ограничивают размах исследований, чтобы тем настойчивее зарываться в глубину и добывать детали. Современная наука требует, чтобы каждый специалист копался в своей яме. Редко кто-нибудь принимается разбирать и складывать вместе то, что они добывают. Он встал и сходил за объемистой рукописью: — Вот, посмотри. Мой последний труд — о птичьем орнаменте в китайских народных вышивках. Семь лет готовил, зато сразу приняли к изданию. Наше время требует специализации. Карл был прав. Но пытаться решить загадки Тихого океана без всестороннего подхода было, на мой взгляд, все равно что складывать мозаику из кусочков только одного цвета. Мы убрали со стола, я помог ему вытирать посуду. — Из Чикагского университета что-нибудь ответили? — Нет. — А что сказал сегодня твой старый приятель из музея? Я помялся, прежде чем ответить. — Его моя теория
тоже не заинтересовала. Сказал, что Хозяин вдруг принялся ревностно тереть тарелку. — М-да, — промолвил он наконец. — По правде говоря, мне тоже это кажется таким препятствием, которое ставит под сомнение всю твою теорию. Я мрачно поглядел на тщедушного этнолога, которого всегда считал своим верным союзником. — Ты только не пойми меня превратно, — поспешно добавил он. — Я допускаю, что ты прав, но очень уж это все непонятно. Мой труд о вышивках подтверждает твою теорию. — Карл,— сказал я,— я уверен, что индейцы ходили на своих плотах через Тихий океан, я даже готов сам построить такой плот и пересечь на нем океан, чтобы доказать, что это было возможно. — Ты с ума сошел! Мой друг принял мои слова за шутку и рассмеялся, но за смехом крылось опасение: а что, если я это всерьез?.. — Значит, по-твоему, это невозможно? — Ты с ума сошел! На плоту!? Он не знал, что и думать, и пытливо уставился на меня, как бы ожидая, что я сейчас улыбнусь и станет ясно: пошутил. Он не дождался улыбки. Я понял, что никто не примет мою теорию, потому что Перу и Полинезию разделяет необозримый океан, а я пытаюсь обойти этот факт на доисторическом плоту. — Послушай-ка, — неуверенно произнес Карл.— Пойдем куда-нибудь, выпьем по стаканчику. Мы пошли и выпили по четыре. Как раз в эти дни пришел срок платить за комнату. Одновременно из Норвежского банка мне написали, что больше долларов я не получу: валютные ограничения... Я собрал вещи и доехал подземкой до Бруклина. Меня пустили в Норвежский дом моряка, там кормили сытно и вкусно, и цены отвечали возможностям моего бумажника. Мне выделили комнатушку наверху, а ел я вместе со всеми в просторной столовой внизу. Одни моряки въезжали, другие уезжали. Разные люди — разные по внешности, росту, степени трезвости, но всех их объединяло одно: о море они говорили со знанием дела. Я узнал, что волны не увеличиваются с удалением от суши и с возрастанием глубины. Наоборот, внезапный шквал подчас коварнее всего как раз у берега. Мели, прибрежные течения и противотечения — все это может породить куда более могучие валы, чем в открытом море. И выходит, что если судно может плавать вдоль открытого, незащищенного берега, то оно не подведет и вдали от материка. Я узнал также, что при сильной волне большие суда зарываются носом или кормой, и многотонные массы воды, врываясь на палубу, завязывают узлом стальные трубы, а маленькой лодке хоть бы что — она целиком умещается между волнами и легко перемахивает через гребни. Некоторые из моих собеседников спасались на шлюпках после того, как их судно шло ко дну, разбитое волнами. А вот о плотах они мало что знали. Плот — разве это судно: ни киля, ни поручней! Так просто — плавучее средство, на котором при аварии можно продержаться, пока тебя не подберут. Правда, один из них очень хорошо отзывался о плотах: он три недели провел на плоту после того, как немецкая торпеда пустила ко дну его судно посреди Атлантического океана. — Но управлять им никак нельзя, — добавил он. — То боком идет, то задом наперед, смотря откуда ветер. В библиотеке мне удалось разыскать записки первых европейцев, которые достигли тихоокеанского побережья Южной Америки. В этих записках было вдоволь зарисовок и описаний больших индейских бальсовых плотов. Прямой парус, шверты, на корме — длинное рулевое весло. Значит, они управляемы. Шли недели, а ко мне в Дом моряка не поступало никакого ответа ни из Чикаго, ни из других городов, куда я разослал копии рукописи. Не хотят читать. И вот как-то под воскресенье я взял себя в руки, отправился в морскую лавку на улице Уотер-стрит и купил лоцманскую карту Тихого океана; продавец учтиво величал меня “капитаном”. Зажав карту под мышкой, я доехал на электричке до Оссининга, где обычно проводил уикэнд на даче молодой норвежской четы. Хозяин был раньше капитаном судна, а теперь представлял в Нью-Йорке компанию “Фред Ульсен Лайн”. Освежившись в бассейне, я на два дня прочно забыл о большом городе. Амбьёрг вынесла поднос с коктейлями, и мы уселись на траве, где пригревало солнце. Я не мог утерпеть, расстелил на газоне карту и спросил Вильгельма, как он считает: можно дойти на плоту от Перу до островов Южных морей? Он был слегка озадачен и смотрел больше на меня, чем на карту, однако сразу ответил утвердительно. Я испытал такое облегчение, словно мне прицепили к воротнику воздушный шар, ведь Вильгельм был большой знаток и любитель всего, что касалось моря и мореходства. Тут же, не сходя с места, я посвятил его в свои замыслы. К моему удивлению, он заявил, что это чистейшее безумие. — Но ведь ты же сам сейчас сказал, что считаешь это возможным! — прервал я его. — Совершенно верно, — согласился он.— Но столько же шансов, что дело кончится плохо. Ты еще никогда вообще не бывал на бальсовом плоту, и на тебе — сразу через Тихий океан. Может быть, пройдешь, а может быть, и нет. Древние индейцы Перу, наверное, опирались на опыт поколений. Возможно, на каждый дошедший плот тонуло десять, если не сто. Сам говоришь, инки выводили в море целые флотилии бальсовых плотов. Если с кем-нибудь случалось несчастье, другие могли их выручить. А кто подберет вас посреди океана? Даже если ты возьмешь с собой радиопередатчик, это вовсе не так просто — найти маленький плот среди волн за тысячи миль от суши. Разыграется шторм, смоет вас с плота, и вы сто раз успеете утонуть, пока подойдет помощь. Нет уж, сиди-ка ты лучше на месте и жди, кто-нибудь прочтет твою рукопись. Пиши им еще и еще, напоминай, только так и добьешься чего-нибудь. — Я не могу больше ждать, последние центы досчитываю. — Переезжай к нам. Кстати, как ты вообще намереваешься организовать экспедицию из Южной Америки, если у тебя нет денег? — Легче заинтересовать людей экспедицией, чем непрочтенной рукописью. — И чего же ты добьешься? — Опровергну один из самых веских аргументов против моей теории, не говоря уже о том, что привлеку внимание ученых к этому вопросу. — А если несчастье? — Тогда я ничего не доказал. — И будет твоя теория окончательно скомпрометирована. — Возможно, но ведь ты сам сказал, что один плот из десяти доходил. Пошли дети хозяина, они затеяли играть в крокет, и в тот день мы больше не возвращались к моему вопросу. На следующий уикэнд я снова отправился в Оссининг с картой под мышкой. И когда я возвращался оттуда в город, через всю карту от побережья Перу до островов Туамоту в Тихом океане протянулась длинная карандашная черта. Мой друг капитан понял, что меня не отговорить, н мы несколько часов просидели вместе над картой, определяя наиболее вероятный путь плота. — Девяносто семь суток, — сказал наконец Вильгельм. — Но помни, это только при идеальных условиях, если все время будет дуть попутный ветер и если плот в самом деле сможет идти под парусом, как ты предполагаешь, Так что считай никак не меньше четырех месяцев, а то и гораздо дольше. — Добро, — ответил я удовлетворенно. — Будем считать минимум четыре месяца, а уложимся в девяносто семь суток. Комнатушка в Доме моряка показалась мне в этот вечер вдвое уютней, когда я вернулся домой и сел на койку с картой в руках. Я встал и вымерял площадь комнатки шагами, насколько позволяли кровать и комод. Ну-у, плот будет куда больше! Я высунулся из окна, чтобы отыскать взглядом всеми позабытое звездное небо над большим городом — маленький квадрат, стиснутый крышами высоких домов. Что ж, если на плоту окажется тесновато, то во всяком случае небу над нами будет просторно. Около Центрального парка, на 72-й западной улице расположен один из самых избранных клубов Нью-Йорка. Лишь блестящая латунная дощечка с надписью “Клуб исследователей” говорит прохожему, что за этой дверью кроется нечто необычное. А войдешь — и словно ты вдруг приземлился с парашютом в другом мире, за десятки тысяч километров от зажатых небоскребами шеренг автомобилей. Двери в Нью-Йорк закрылись за твоей спиной, и ты погружаешься в атмосферу львиной охоты, горных восхождений и полярных экспедиций, но в то же время чувствуешь себя как бы в салоне комфортабельной яхты, совершающей кругосветное плавание. Головы бегемотов и благородных оленей, могучие рога и бивни, военные барабаны и копья, индейские покрывала, идолы, модели кораблей, флаги, фотографии и карты со всех сторон окружают членов клуба, когда они собираются, чтобы отметить юбилей или послушать доклад о дальних странах. После моей поездки на Маркизские острова меня избрали действительным членом клуба, и как самый молодой из членов я старался не пропускать ни одного заседания, когда бывал в городе. Но, зайдя туда в дождливый ноябрьский вечер, я немало удивился непривычной картине, которая предстала моим глазам. Посреди пола лежала надувная резиновая лодка с различными принадлежностями и аварийным запасом продовольствия, а вдоль стен и на столах можно было увидеть парашюты, резиновые костюмы, спасательные пояса и всякого рода арктическое снаряжение, а также аппараты для дистилляции воды и другие чудеса. В этот день новый член клуба, полковник Хескнн из службы материального обеспечения военно-воздушных сил, должен был прочесть доклад, показывая военные изобретения, которые, как он считал, годились также и для научных экспедиций, тропических и полярных. После доклада началось горячее и веселое обсуждение. Известный датский полярный исследователь Петер Фрейхен поднялся во весь свой могучий рост и скептически потряс густой бородой. Он не очень-то верил в эти новомодные штучки. Во время одной из своих экспедиций в Гренландию он решил сменить эскимосский каяк и иглу на резиновую лодку и палатку и едва не поплатился жизнью. Сначала он чуть не замерз: разыгрался буран, а замок “молния” на палатке обледенел, и он никак не мог попасть внутрь. Потом, когда он рыбачил, крючок зацепился за лодку, проколол ее, и она пошла ко дну. Вместе с приятелем эскимосом Фрейхен еле успел перебраться на другой каяк, который пришел им на выручку. Так что он был твердо убежден: сколько ни мудри все хитроумные изобретатели мира в своих лабораториях, им не превзойти того, чему научил эскимосов тысячелетний опыт. Дискуссия закончилась неожиданным предложением полковника Хескина — действительные члены клуба могли отобрать все что угодно из нового снаряжения для своей очередной экспедиции, с одним только условием: вернувшись, сообщить лаборатории, как понравилась ее продукция. В этот вечер я последним ушел из клуба. Хотелось до мельчайших подробностей изучить это новехонькое снаряжение, которое само шло в руки, стоило только попросить. Как раз то, что мне нужно: спасательное оборудование на тот случай, если плот, вопреки всем ожиданиям, развалится, а поблизости не будет других плотов, чтобы прийти к нам на выручку. Это снаряжение занимало мои мысли и на следующее утро, за завтраком в Доме моряка, когда к моему столу подошел со своим подносом отлично одетый, атлетически сложенный молодой человек. Мы разговорились. Оказалось, что он тоже не моряк, а инженер из Тронхейма, приехал !' Америку закупить части для машин и поработать на холодильниках. Он поселился неподалеку и часто приходит в столовую Дома моряка ради хорошей норвежской кухни. Потом он спросил меня, чем я занимаюсь, и я коротко поделился с ним своими замыслами. Сказал, что если до конца недели я не получу ни от кого положительного ответа на рукопись, то все силы обращу на то, чтобы устроить экспедицию на плоту. Мой собеседник помалкивал, но слушал с большим интересом. Четыре дня спустя мы снова встретились в той же столовой. — Ну как ты решил — поплывешь или нет? — спросил он. — Решил. Поплыву. — Когда? — При первой возможности. Если я замешкаюсь, со стороны Антарктики нагрянут штормы, в Полинезии начнется сезон ураганов. Надо выходить из Перу через два-три месяца. Но сперва — раздобыть денег, все организовать. — Сколько человек будет участвовать? — Думал собрать человек шесть: будет достаточное разнообразие в жизни на плоту и удобно разбить сутки на четырехчасовые вахты. Он постоял, подумал, потом выпалил: — Черт, до чего же хочется пойти с тобой! Я бы занимался всякими измерениями и опытами. Тебе же понадобится для твоего эксперимента точно измерять ветер, течения, волны. Не забывай, ведь ты будешь плыть через громадные пространства, которые почти не изучены, потому что там нет регулярного движения судов. Такая экспедиция сможет провести много важных гидрографических и метеорологических исследований, тут и моя термодинамика пригодилась бы. Что я знал о нем? Только то, что может рассказать прямое, открытое лицо. Впрочем, этого иногда оказывается вполне достаточно. — Идет, — ответил я. — Пойдем вместе. Его звали Герман Ватцингер, он был такой же сухопутный краб, как я. Через несколько дней я привел его с собой в “Клуб исследователей”. Здесь мы встретили полярника Петера Фрейхена. У Фрейхена есть выгодное свойство: он никогда не растворяется в толпе. Огромный, как платяной шкаф, с пышной бородой, он выглядит так, словно только что вернулся из тундры. Кажется, что он должен водить за собой на ремне гризли. Мы подвели его к громадной карте на стене и рассказали о своем замысле пересечь Тихий океан на плоту. Слушая нас, он теребил свою бороду, а его мальчишеские голубые глаза выросли в оловянные блюдца. Потом он топнул деревянной ногой и затянул потуже ремень: — Вот это план! Черт побери, я и сам бы не прочь с вами! Старый исследователь Гренландии наполнил наши пивные кружки и стал рассказывать о своей твердой вере в суденышки первобытных народов: они так замечательно приспособлены к природным условиям, что где угодно пройдут. Он сам ходил на плотах по великим рекам Сибири и тащил на буксире плот с туземцами вдоль побережья Северного Ледовитого океана. Рассказывая, он не переставал теребить свою бороду и приговаривать: — Эх, черт возьми, здорово вы задумали! Благодаря горячей поддержке Фрейхена колеса завертелись с головокружительной скоростью и о нашем плане заговорили все скандинавские газеты. Уже на следующее утро в дверь моей комнаты в Доме моряка громко постучали; меня вызывали к телефону в коридоре. После этого телефонного разговора мы с Германом вечером того же дня очутились в роскошной квартире в одном из фешенебельных районов города. Нас принял холеный молодой человек в лакированных туфлях и шелковом халате, наброшенном на синий костюм. Он извинился, прижимая к носу надушенный платок, и пояснил, что простужен. На вид — хлюпик, но мы-то знали, что он известен в Америке как один из лучших летчиков военного времени. Кроме вялого хозяина присутствовали два энергичных молодых газетчика, которых буквально распирал задор и всевозможные идеи. Нам было известно имя одного из них, талантливого журналиста. За бутылкой хорошего виски хозяин рассказал, что его заинтересовала наша экспедиция. Он готов ее финансировать, если мы обязуемся по возвращении написать статьи для газет и совершить турне с докладами. В конце концов мы обо всем договорились и выпили за плодотворное сотрудничество между финансирующей стороной и участниками экспедиции. О деньгах больше думать не надо, эта проблема решена, наши казначеи все берут на себя. Нам с Германом надлежит не медля заняться подбором команды и снаряжения, строить плот и отправляться в путь, пока не начались ураганы. На следующий день Герман взял расчет на работе, и мы засучив рукава принялись за дело. Из экспериментальной лаборатории военно-воздушных сил мне уже сообщили, что такая экспедиция как нельзя лучше подходит для проверки их снаряжения и мне охотно перешлют через “Клуб исследователей” все, о чем бы я ни попросил. Доброе начало! Теперь главной задачей было найти для нашей команды подходящую четверку добровольцев и раздобыть провиант. Подбирать людей для плавания через океан на плоту надо было очень тщательно, чтобы после нескольких недель вынужденной изоляции на плоту не начались ссоры и беспорядки. Мне не хотелось составлять команду из моряков: вряд ли они больше нашего знают о плотах, да и к чему Давать повод для возражений, дескать, мы справились потому, что разбирались в мореходном деле лучше, чем древние перуанские плотоводцы. Вместе с тем для наших научных отчетов нужен был человек, умеющий и обращаться с секстантом, и нанести на карту наш дрейф. — Я знаю одного занятного художника, — рассказал я Герману. — Здоровенный детина, играет на гитаре, весельчак. Окончил штурманское училище и несколько раз ходил вокруг света, потом взялся за кисть и краски. Мы с ним с детства знакомы, сколько раз ходили вместе в поход в горы. Напишу ему — уверен: он согласится. — Что ж, как будто подходит, — кивнул Герман, — но нам еще нужен человек, чтобы разбирался в радио. — Радио?! — воскликнул я. — На кой черт нам радио — на доисторическом плоту? — Ну, нет, не говори. Это просто мера предосторожности, и она никак не повлияет на твою теорию, если мы не вызовем помощь. Радио необходимо, чтобы передавать метеосводки и другие сообщения. А нам служба погоды ни чего не даст, она не занимается этой частью океана. И даже если мы примем предупреждение о шторме — что толку нам от этого на плоту? В потоке аргументов утонули мои робкие возражения, которые в общем-то коренились в нелюбви к всевозможным штепселям и верньерам. — Как ни странно, — сдался я, — но если говорить о радиосвязи на большие расстояния с помощью маленьких передатчиков, то я знаю подходящих людей. В войну я сам попал в радиоподразделение — так сказать, надлежащий человек на надлежащем месте. Словом, я черкну Кнюту Хаугланду и Торстейну Робю. — Ты их знаешь? — Да. С Кнютом первый раз встретился в Англии, в сорок четвертом году. У него уже была награда от британского короля, Кнют участвовал в диверсии на Рьгокписком заводе тяжелой воды, был радистом группы. Когда мы познакомились, он только что вернулся из Норвегии, с задания. В Осло он укрывался в женской клинике, свою радиостанцию прятал в дымоходе. Гестаповцы запеленговали его, все здание окружили солдаты, против каждой двери поставили по пулемету. Сам начальник гестапо Фемер стоял на дворе и ждал, когда ему вынесут Кнтота. Но выносить пришлось его собственных людей. Стреляя из пистолета, Кнют пробился с чердака в подвал, а оттуда на задний двор и перескочил через каменную ограду, провожаемый градом пуль. Мы встретились в старинном английском замке, там был тайный центр, а его прислали туда, чтобы он наладил связь с тайными радиостанциями в оккупированной Норвегии, их в его сети было больше ста. А я окончил курсы парашютистов, и нас должны были сбросить вместе над Нурдмарком. Но тут русские вышли в район Киркенеса, и в Фиямарк отправили из Шотландии норвежский отряд, чтобы установить связь с русской армией. И я вместо Нурдыарка попал туда. Там я и встретил Торстейна. Полярная зима была в разгаре, круглые сутки тьма и северное сияние на черном небе, мороз пробирал сквозь все овчины. Наконец мы добрались до пепелищ в Финмарке, и тут с гор к нам спускается веселый, лохматый русоволосый парень с голубыми глазами — Торстейн Робю. Он бежал от оккупантов в Англию, кончил там курсы, потом его забросили в Норвегию, в район Трумсё. И он засел в тайнике с маленьким передатчиком, по соседству с немецким линкором “Тирпиц”, десять месяцев ежедневно сообщал в Англию обо всем, что делалось на корабле. Пользовался приемной антенной одного немецкого офицера, подключался к ней по ночам. Так он и наводил английские бомбардировщики, которые в конце концов добили “Тирпиц”. А Торстейн ушел в Швецию, откуда снова попал в Англию. Теперь его сбросили с радиостанцией в немецком тылу в Финмарке. Когда немцы отступили, он оказался в нашем тылу и вылез из тайника, чтобы помочь нам своей малюткой: наша станция не дошла, нарвались на мину. Могу поклясться, что и Кнюту, и Торстейну осточертело сидеть дома, они с удовольствием прогуляются на плоту. — Напиши, спроси их, — предложил Герман. Я сочинил коротенькое письмецо Эрику, Кнюту и Торстейну. В нем говорилось без всяких околичностей: "Собираюсь пройти на плоту через Тихий океан, чтобы подтвердить теорию о заселении Полинезийских островов из Неру. Поедете со мной? Обещаю только бесплатный проезд до Перу и Южных морей и обратно, а также, что в пути бы найдете хорошее применение своим специальным знаниям. Отвечайте немедленно”. От Торстейна тотчас пришла телеграмма: “Еду. Торстейн”. Остальные двое тоже согласились. На шестое место претендовал то один, то другой кандидат, но всякий раз возникала какая-нибудь помеха. Тем временем мы с Германом занялись провиантом. Мы вовсе не собирались жевать в пути жесткое мясо старой ламы Или сушеные клубни кумары, ведь мы выходили в море не за тем, чтобы доказать, что сами происходим от индейцев. Наша цель — испытать добротность и мореходные качества инкского плота, его грузоподъемность и направление дрейфа, убедиться, могут ли стихии переправить его и всю команду без потерь через океан в Полинезию. Конечно, наши древние предшественники могли обойтись сушеным мясом, вяленой рыбой и сушеным картофелем — это была их обычная повседневная пища. К тому же мы собирались проверить: может быть, они в пути ловили рыбу и запасали дождевую воду. А для нашего собственного меню я выбрал скромные армейские пайки, знакомые нам по военкому времени. Как раз в эти дни на должность помощника норвежского военного атташе в Вашингтона прибыл новый человек. В свое время он командовал в Фкнмарке ротой, а я был его заместителем. Настоящий сгусток энергии, пламенная душа, Бьёрн Рерхолт больше всего на свете любил бороться с препятствиями. Он был из тех людей, которые просто теряются, если, одолев одну проблему, не оказываются тотчас перед новой. Я написал ему о наших делах и попросил его мобилизовать свой нюх, чтобы связаться с интендантским управлением американской армии. Может быть, их лаборатории разрабатывают новые армейские пайки, которые мы можем испытать на тех же условиях, что снаряжение из лаборатории ВВС. Два дня спустя Бьёрн позвонил мне по междугородному телефону из Вашингтона. Он обращался в отдел внешних сношений военного департамента США, там хотят узнать, что мы затеваем. С первым же поездом мы с Германом отправились в Вашингтон. Мы застали Бьёрна в его кабинете при военной миссии. — Думаю, все будет в порядке, — сказал он. — Завтра нас примут в отделе внешних сношений, надо только заручиться подходящим письмом от полковника. Полковник был не кто иной, как Отто Мюнте-Кос, норвежский военный атташе. Он встретил нас дружелюбно и, когда узнал, в чем дело, охотно согласился написать письмо. А когда мы на следующий день утром зашли за письмом, он вдруг поднялся со стула и сказал, что, пожалуй, будет лучше, если он сам поедет с нами. На машине полковника мы отправились к Пентагону, где разместился военный департамент. Впереди сидели полковник и Бьёрн при всех своих регалиях, позади — мы с Германом. Через ветровое стекло мы издали увидели громадное — самое большое в мире — здание Пентагона. В этом доме-гиганте с его 30 тысячами служащих и 25 километрами коридоров состоится наша “морская конференция” с военным начальством... Я ущипнул сам себя за нос. Никогда, ни до, ни после этого, наш плотик не казался нам с Германом таким ничтожным. После бесконечных скитаний по коридорам и коридорчикам мы очутились у отдела внешних сношений. И вот I же мы сидим у роскошного стола красного дерева, рядом с блестящими офицерами; председательствовал сам начальник отдела. Суровый коренастый офицер из Уэстпойнта, сидящий во главе стола, долго не мог понять, что связывает военный департамент США и наш плот. Но убедительная речь нашего полковника и то, что мы благополучно выдержали ураган вопросов, которые посыпались на нас со всех сторон, сделали свое дело. Он с интересом прочитал письмо из интендантской службы ВВС, потом встал, приказал своему штабу помочь нам через соответствующие каналы, пожелал нам удачи и, чеканя шаг, вышел из конференц-зала. Когда дверь за ним закрылась, молодой штабс-капитан прошептал ему на ухо: — Бьюсь об заклад, вы получите все, что просите. Это же смахивает на небольшую военную операцию, а у нас тут, как война кончилась, сплошная канцелярия, рутина. И будет отличный случай основательно испытать снаряжение. Отдел внешних сношений тут же договорился, что нас примет полковник Льюис из экспериментальной лаборатории генерал-квартирмейстера. Нас с Германом отвезли туда на машине. Полковник Лыоис был добродушный великан с осанкой спортсмена. Он тотчас вызвал руководителей отделов. Они все отнеслись к нам радушно и сразу предложили нам для проверки множество всякого снаряжения. Действительность превзошла наши самые смелые ожидания, они перечисляли все на свете, от армейских рационов и крема против загара до водонепроницаемых спальных мешков. Затем нас повели осматривать образцы. Мы пробовали спецрационы в хитроумных упаковках, испытывали спички, которые но боялись воды, смотрели новые примусы и водяные баки, резиновые спальные мешки и особую обувь, посуду, нетонущие ножи—словом, все, что может пожелать себе такая экспедиция. Я глянул на Германа. У него было лицо исполненного надежд примерного мальчика, который пришел в кондитерскую с богатой теткой. Высокий полковник шел впереди и объяснял, а его подчиненные записывали, что нам нужно и сколько. Я уже считал, что бой выигран, и только мечтал поскорее вернуться в гостиницу, чтобы принять горизонтальное положение и в тиши поразмыслить обо всем. И вдруг я. услышал голос приветливого полковника: — Ну что ж, теперь пошли к боссу, он решит, давать ли вам все это. У меня душа ушла в пятки. Выходит, начинай все сначала! И один бог ведает, что за тип этот “босс”... За письменным столом сидел офицер небольшого роста, весьма строгий на вид. Он пристально поглядел на нас своими голубыми глазами. Предложил сесть. — Well, что угодно этим господам? — резко спросил он полковника Льюиса, глядя мне прямо в глаза. — Да так, разные мелочи, — поспешил заверить Льюис и изложил вкратце цель нашего посещения. Шеф сидел, словно каменный. — Что же мы получим взамен? — бесстрастно осведомился он, выслушав все до конца. — Well, — мягко ответил Льюис, — мы надеемся, что экспедиция представит нам подробный отчет, как проявили себя снаряжение и провиант в трудных условиях. Строгий офицер, по-прежнему не сводя с меня холодных глаз, медленно откинулся назад на стуле. У меня сердце оборвалось, когда он сухо произнес: — Я так и не вижу, что они могут дать нам взамен. В кабинете стало тихо; полковник Льюис поправил воротничок, мы оба молчали. — Но, — добавил вдруг шеф с ударением, и в его глазах мелькнул огонек, — смелость и пытливость тоже чего-нибудь да стоят. Полковник Льюис, выдайте им то, что они просят! Возвращаясь на такси в гостиницу, я был как хмельной. Неожиданно Герман тихо рассмеялся. — Ты что — спятил? — испугался я. — Нет, — соврал он, не моргнув, — просто я только что подсчитал, что в наш провиант входят шестьсот восемьдесят четыре банки ананасов — мое самое любимое блюдо! Чтобы собрать в одной точке на побережье Перу шесть человек и один плот с грузом, нужно выполнить тысячу и одну задачу, притом по возможности одновременно. А у нас было в запасе всего три месяца и ни одной волшебной лампы Аладина. Заручившись письмом в отделе внешних сношений, мы вылетели в Нью-Йорк, чтобы там встретиться с профессором Колумбийского университета Вере, который возглавлял комитет географических исследований военного департамента. Он нажал на нужные кнопки, и постепенно Герман получил все необходимые ему для научных опытов приборы и аппараты. Затем мы вернулись в Вашингтон, чтобы повидать адмирала Гловера в Гидрографическом институте военно-морских сил. Старый добродушный морской лев вызвал всех своих офицеров, представил им Германа и меня и указал на карту Тихого океана на стене: — Эти молодые люди задумали исправить наши карты морских течений. Помогите им! Колеса продолжали вертеться — английский полковник Лаысден созвал конференцию в британской военной миссии, чтобы обсудить, какие трудности нас ждут и каковы шансы на благополучный исход. Мы получили бездну советов и кое-какое английское военное снаряжение, доставлен самолетом из Англии. Начальник британской санитарной службы рьяно пропагандировал таинственный “антиакулнн”. Достаточно бросить в воду несколько щепоток этого порошка, уверял он, и самая назойливая акула мигом улетучится. — Сэр, — вежливо поинтересовался я, — мы можем твердо положиться на этот порошок? — Well, — улыбаясь, ответил англичанин, — это-то как раз мы и хотим выяснить! Когда времени в обрез и приходится не ездить, а летать, и не ходить, а ездить, бумажник тощает на глазах. Сдав в кассу мой билет в Норвегию и истратив полученные за него деньги, мы отправились за помощью к нашим казначеям в Нью-Йорк. Но здесь нас подстерегали неприятные неожиданности. Главный казначей лежал с температурой, а его коллеги были бессильны что-либо предпринять без него. Соглашение оставалось в силе, но сейчас они ничего из могли сделать. И попросили нас отложить все дела. Тщетная просьба: машина уже на ходу, теперь ее нельзя остановить. Тут только не отставай; о том, чтобы притормозить, не может быть и речи. Делать нечего, партнеры согласились распустить нашу коалицию и развязать нам руки, чтобы мы могли действовать быстро и самостоятельно. И вот мы стоим на улице, в карманах пусто... — Декабрь, январь, февраль, — подсчитал Герман. — От силы еще март, — продолжал я, — потом надо отчаливать! Все представлялось нам туманным, одно было ясно: у нас серьезная экспедиция, мы не собираемся уподобляться трюкачам, которые спускаются в бочке по Ниагаре или семнадцать суток сидят на верхушке флагштока. — Никакой рекламной помощи от фабрикантов жевательной резины или кока-колы, — сказал Герман. Я был с ним полностью согласен. Норвежские кроны мы могли достать. Но они нас не выручали по эту сторону Атлантики. Можно обратиться в какой-нибудь “фонд”, ко кто пожелает связывать свое имя с сомнительной теорией? Очень скоро мы убедились, что ни пресса, ни частные благотворители не решаются вкладывать свои деньги в предприятие, которое и они сами и страховые общества считали чистым самоубийством. Вот если мы в целости вернемся обратно, тогда другое дело. Все выглядело очень мрачно, шли дни, а мы не видели выхода. И тут снова на сцену выступил полковник Мюнте-Кос. — Что, ребята, трудно приходится? — сказал он. — Вот вам чек для начала. Рассчитаемся, когда вернетесь из Полинезии. Полковник вовлек в это дело других, и этого частного займа оказалось достаточно, чтобы мы могли обойтись без помощи всяких коммерсантов. Можно было вылетать в Южную Америку и начинать строить плот. Древние перуанские плоты вязали из бальсовых бревен: сухая бальса легче пробки. В самом Перу она растет только за Андами, поэтому инкские мореплаватели отправлялись за бальсой вдоль побережья в Эквадор и срубали огромные деревья чуть ли не на самом берегу. Мы собирались поступить точно так же. Современный путешественник сталкивается с совсем другими трудностями, чем инки. Конечно, у нас есть автомобили, самолеты, бюро путешествий, но зато теперь появились государственные границы и вышибалы в мундирах, которые подвергают сомнению вашу личность, издеваются над вашим багажом и топят вас в анкетах —если только вам вообще посчастливится быть впущенным в страну. Боясь этих вышибал, мы просто не смели явиться с полными ящиками и чемоданами всяких странных предметов, поздороваться и на ломаном испанском языке вежливо спросить, нельзя ли нам въехать в страну, чтобы затем отправиться в море на плоту. Нас засадили бы за решетку. — Нет,— заключил Герман.— Без официального письма ни шагу. Один из наших друзей, член распавшегося триумвирата, был корреспондентом при ООН. Он отвез нас туда. Мы почувствовали себя очень маленькими, когда вошли в огромный зал заседаний, где представители всех наций, сидя бок о бок, в полной тишине слушали речь черноволосого русского, стоявшего перед гигантской — во всю заднюю стену — картой мира. В перерыве наш друг корреспондент ухитрился поймать одного из делегатов Перу, а затем и представителя Эквадора. Усевшись на мягком кожаном диване в фойе, они внимательно слушали наш рассказ, как мы задумали пересечь Тихий океан, чтобы подтвердить теорию, по которой представители древних культур из их стран первыми заселили острова Южных морей. Они пообещали поставить в известность свои правительства и гарантировали нам полное содействие в Южной Америке. Услышав, что пришли его соотечественники, к нам подошел Трюгве Ли. Кто-то предложил ему отправиться вместе с нами в плавание, но он предпочитал волны ооновской дискуссии. Заместитель генерального секретаря ООН, доктор Бенхамсн Коэн из Чили, сам был известным археологом-любителем, и он снабдил меля письмом к президенту Перу, которого знал лично. Мы встретили также посла Норвегии в США Вильгельма Моргенстьерне, и с этой минуты он оказывал экспедиции неоценимую поддержку. И вот наконец куплены два билета, и мы сидим в самолете, идущем в Южную Америку. Один за другим взревели четыре мощных мотора; мы откинулись, обессиленные, в своих креслах. До чего же легко было на душе при мысли о том, что первый этап позади, теперь перед нами открылся прямой путь в мир приключений. |
 |
|
