Глава 6. На крыльях пассата
Мы на приметы наложили вето, Мы чтим чутье компасов и носов. Упругие, тугие мышцы ветра Натягивают кожу парусов...
Изведать то, чего не видел сроду, Глазами, ртом и кожей пить простор... Кто в океане видит только воду, Тот на земле не замечает гор.
В. Высоцкий
Количество пройденных миль за час, за сутки, количество времени, затраченного на переход, — постепенно стали основными цифрами, от которых зависел успех нашей экспедиции. Мы опаздывали, отставая от течения времени, медленно переносящего по поверхности планеты свои времена года. Скорость движения «Урании-2» вокруг Земного шара, с учетом стоянок в портах и других сдерживающих факторов, должна была все-таки обеспечивать нахождение яхты в одном и том же времени года в любой момент экспедиции. Это позволило бы нам проходить экстремальные районы Антарктики и Арктики в лучшее для этого время — конец лета. В южном полушарии делать дела следовало в конце января и весь февраль, в северном — в августе и сентябре. Задержки, которые я относил к издержкам цивилизации, таким как ожидание оформления виз и др., могли быть покрыты только деньгами, которых экспедиция не имела, или скоростью передвижения в океане. Поэтому на пересечение Атлантики была поставлена задача проходить не менее 120 миль в сутки, примерно такая же скорость, какая была на переходе от Канарских островов до Кабо-Верде. Эта невысокая для «Урании-2» цифра суточного пробега была реальной для безветрия экваториальной зоны. Хватило бы пары штилевых дней на переходе через Атлантику для того, чтобы даже эта цифра стала нереальной. Теперь в каждую свою ночную вахту я подсчитывал количество пройденных миль за последние сутки и крупно выводил эту цифру в вахтенном журнале. Если удавалось пройти больше — настроение заметно улучшалось.
Но по большому счету все решал ветер — наличие или отсутствие его. Явно начал срабатывать инстинкт самосохранения, притупивший все опасения, связанные с будущим экспедиции, — это тревожные мысли о преодолении 4500 миль южнее Южного
Полярного Круга, отсутствие денег, отсутствие команды на Севморпуть, возможность вынужденной зимовки в Северном Ледовитом Океане, если нас «прихватит» на Севморпути и, наконец, возвращение в Россию как «В НИКУДА», так как никаких денег не хватит, чтобы оплачивать стоянку этой громадной океанской лайбы ни в Питере, ни во Владивостоке. Сейчас от этих проблем, слава богу, спасала динамика начавшейся экспедиции, и они уже не угнетали меня так, как это было Лиссабонскими ночами до старта. Постепенно мы втягивались в экспедицию, и она уводила нас все дальше и дальше. Я снова начал верить в свою счастливую звезду и закусил удила.
На третий день после того, как мы покинули остров Сал, пассат взял основательно на буксир нашу яхту. Усилилось волнение, и при среднем по силе ветре «Урания-2» делала до шести узлов. В начале ноября сильных ветров тут не бывает, и мы от самых островов несли полную парусность. Было соблазнительно поднять еще и стаксель на внутреннем штаге, но на бакштаге он затенял громадную геную, 150 квадратных метров которой тугим серпом висели над водой за левым бортом «Урании-2». Очень часто мы могли держать не более 220 градусов, на пределе заполаскивания генуи, но всегда предпочитали не терять скорости, даже в ущерб отклонений по курсу. В целом ветер отличался стабильностью по силе и направлению, волна была в основном не более полутора метров.
Жизнь на яхте, в унисон общему состоянию природы, текла без заметных событий: несколько монотонно и оживлялась только при смене вахт. Экспедиционная жизнь замерла, Антарктида отошла и уже не беспокоила, потому как раскаленный мозг полуспал, когда ты вполглаз, лениво скользил взглядом по неизменно пустынному, томящемуся в желтоватой мгле горизонту. Эту молчаливую жару шесть раз в сутки нарушал резкий,
нетерпеливый, с каплей обиды в голосе выкрик: «Вахта!» Это очумевший на солнце рулевой, не дождавшись прихода сменщиков, напоминал, что время его кончилось и «пора и честь знать».
Коммунистический праздник 7 ноября встретили, как и положено, демонстрацией солидарности трудящихся, держа в руках журналы с фотографиями Зюганова и Лукашенко, какие-то красного цвета предметы. Мы ходили друг за другом по палубе вокруг рубки и дружно кричали «УРА!» каждый раз после того, как Боцман, нацепив на голую шею шарфик и изображая из себя анархиста, выкрикивал здравицы и знакомые с детства приветствия, адресованные толпе с Мавзолея. Это был настоящий праздник свободы на борту российской яхты, можно сказать, и во времени и пространстве, и мы хорошо повеселились. Потом был шикарный праздничный обед, тут же в кокпите, вокруг рулевого. Мы ели вкусные вещи и запивали сухим красным вином. А вообще, питание наше постепенно стало скуднее, ушли овощи и фрукты, кончилось печенье — устойчивый символ экспедиционного благополучия. Все чаще стала появляться голая лапша, и Боцман уже недовольно посматривал в сторону того, кто пробовал исправить безысходно тоскливый вид этого блюда толстым слоем красного кетчупа. Хлеба мы вообще не потребляли по причине его дороговизны. Когда же кто-то и заговаривал на эти темы, я делал вид, что не слышу или это меня не касается.
Благодаря спокойному морю мы несколько дней подряд занимались хозяйственными и прочими работами. Боцман с головой ушел в переборку и перетруску продуктов. Он открывал пайолы, перекладывал там банки и мешки и делал какие-то пометки в своем блокноте, который никогда никому не показывал. Иван нашел в ахтерпике старый, работающий от 12 вольт компрессор и приспособил его качать воду в душ. Компрессор стоял в машинном отделении и работал бесшумно. Все было бы «шито-крыто», если бы не мокрая после душа Иванова голова. Когда он понял, что его засекли, он передал мне секреты включения компрессора. Следующей в нашу помоечную компанию попала Лена, потом, когда разом, свалились все остальные, мы сразу же договорились о лимитах на пресную воду. Приятно было раз в три дня помыть голову и принять душ. После компрессора Иван с Валерой засели за ремонт швейной машинки. Мы с Димой занимались мелким ремонтом парусов, заменой шкотов и другими палубными работами. Женька продолжала учиться в школе.
Цвет воды из синего вдруг изменился на зеленый — мы вошли в зону действия какой-то новой ветви течения. Ночью пришла такая чернота слева, что мы со страха убрали ге-ную, зарифили грот и бизань. Потом пролило — мощно, с ветром. Утром чистое синее небо, но к полудню начало палить, и вскоре появились тучи и очень быстро окружили яхту. Сидим наготове в кокпите всей командой, ждем шквала и дождя. Тучи ходят как-то странно, одновременно поступательно и вращательно. Туча, которая была на траверзе, потом ушла в корму, и мы исключили ее из претендентов, — вдруг пустилась в погоню за яхтой и накрыла ее почти моментально. Потом мы увидели, как в притихшей природе, соединив пространство между океаном и небом, беззвучно приближается к яхте мутная, непрозрачная среда. Это НЕЧТО
приближалось к яхте сначала медленно и, казалось, почти незаметно, но через несколько секунд мы уже ощущали динамику надвигающейся стены, а еще через мгновение мы уже опаздывали со своим пониманием происходящего, когда последние оставшиеся 200 метров до яхты, сминал океан и взбивая его до черноты, эта сила, состоящая из ветра и воды, ударила по яхте. Наверное, каждый из нас вжался в себя и схватился за что-то, когда за мгновение до удара пришел вздох природы. На нас обрушился ливень. Граница шквала катилась дальше, сплющивая волны как дорожным катком, а мы на яхте задыхались от плотности пресной воды. Чуть позже пришло понимание, что она ТЕПЛАЯ. Шквал со своей яростной силой ушел дальше, нас теперь обдавал просто сильный ливень, мы скинули с себя мокрые одежды и подставили свои загорелые, покрытые слоем соли тела под сплошной поток пресной воды, несшейся по гроту и водопадом срывающейся с гика.
Большие серебристые карифены-охотники держались недалеко от «Урании-2», которая, переваливаясь с боку на бок, поднимала на поверхность стаи летучих рыб. Некоторые карифены подолгу шли вместе с яхтой в метре от ее борта. Мы относились к этому спокойно, но Дима расценивал это как прямой вызов своему рыбацкому достоинству. В воду, прямо к морде карифены, летели блесны, но рыба вообще на них не реагировала. Потом для установления контакта с рыбой за борт отправлялся наш обеденный запас вкусных летучих рыб. Карифена сжирала их моментально и совершенно незаметно для постороннего глаза. Но Дима был не так прост и уже насаживал на тройник смачный кусок летучей рыбы и кидал эту снасть прямо в пасть ка-рифене, хищница коротким движением соблазнялась на это лакомство, но в самое последнее мгновение все же проскакивала мимо. Дима чуть не плакал от отчаяния, но у него был еще один способ, и он несся в каюту. Оттуда он появлялся с радостной страстью в глазах и с подводным ружьем наперевес. Это был прямой, надежный способ добычи. Дима ложился на палубу и свешивался за борт над рыбой, которая шла в нескольких сантиметрах от поверхности воды. Как правило, в этот момент Иван бежал к ахтерпику, где хранился его столь необходимый в рыбалке инструмент, большая шестикилограммовая киянка, называемая в обиходе простым словом «ВЫКЛЮЧАТЕЛЬ». Обычно после нескольких выстрелов Дима все же попадал в карифену, бросал ружье, потому что, по мнению того же Ивана, «такая махина могла и руку оторвать». Рыба, вместе с ружьем и привязанным к нему прочным капроновым линем уходила на глубину, потом мы видели, как она взлетает над волнами в двадцати метрах от яхты, и начинали понемногу подтягивать ее к яхте. У меня в этом процессе был также свой «фронт работ»: я отвязывал яхтенный отпорный крюк, свешивал его с борта и ожидал, когда ко мне подведут карифену. Как правило, она уже не сопротивлялась около борта, я подцеплял ее за жабры, и мы вдвоем выволакивали ее на палубу, прямо к ногам стоящего наготове Ивана. Одна рыба могла кормить восемь человек в течение двух суток «до упада», или до невозможности нормально соображать. Обычно после такой обжираловки все только и могли, что упасть замертво и спать, время от времени отползая в тень.
Идя с пассатом через Атлантику, привыкаешь чувствовать ветер правой щекой. Совершенно непонятно — в порядке экспедиция или нет? Если смотреть на все поломки и нерешенные вопросы спокойно и не относиться к этой лавине не нравящихся тебе событий, как к катастрофе, то можно сказать, что дела экспедиции не так плохи. «Ты все преувеличиваешь!» — говорит мне Дима. «Мужчина не должен идти по пути своего воображения», — говорил мне кардиолог в Москве. Вот и сейчас, когда яхта попала в полнейший штиль и застыла в лучезарном, пронизанном солнцем море, я ходил по палубе, заламывал руки и все время смотрел на «колдунчики», безнадежно обвисшие на вантах. А где, вы думаете, был в этот момент Дима? Он плавал вокруг яхты в маске и ластах и отпускал восклицания, которые задевали меня за живое!
А сегодня, 17 ноября, за две минуты до восхода солнца, в 7:46 по Гринвичу, делая по 7 узлов по взлохмаченному ветром морю, «Урания-2» пересекла экватор. Этой ночью было насыщенное звездами небо и шел мощный метеоритный дождь. Летящие метеориты можно было видеть каждую минуту, иногда по три одновременно. Они оставляли за собой яркую черту света, которая сохранялась еще несколько мгновений после исчезновения самого метеорита. Бонишевский не мог пробиться к нам в эфире по причине самого мощного за последние 70 лет метеоритного дождя. Заканчивая свою ночную вахту за 22 мили до экватора, уходя спать, я сказал Диме, что если ЭТО случится на его вахте, чтобы он разбудил меня, если нет — передал бы по вахте. Разбудила меня Женя, когда до экватора осталось 0,2 мили. На востоке солнце готовилось появиться на свет божий. Мы стояли в кокпите и ждали, когда «Урания-2» пересечет эту невидимую линию, и слышали, как Иван в рубке громко считывает с GPS количество последних оставшихся до экватора метров. Все были страшно довольны и громко кричали, когда верхняя строчка показателя широты обозначилась шестью нолями, а буква N превратилась в S. Теперь мы оказались в южном полушарии, семеро из нас — впервые. Ближе к обеду, как положено для этих мест, пришла экзотическая троица: Нептун, Русалка и Черт. Русалка была до того хороша, что я все время сбивался с ритма, прочитывая повеление Нептуна, написанное на узком, двухметровом папирусе. В Диму действительно вселился Черт, он перемазал всю команду машинным маслом, заставил всех пить соленую воду
и, ныряя в ведро с морской водой, ловить ртом на его дне ракушки. После этого выпили два кирпича и опять объелись.
Третий день дует в лоб. Давно убрана генуя, стоят два стакселя, грот и бизань. Острый бейдевинд левого галса. И это в самом центре пассата, который должен нас толкать в корму до самой Бразилии. Видимо, мы влетели во встречный отрог южного пассатного течения, которое в этом районе идет с запада на восток. Этот отрог усиливался южным устойчивым ветром и съедал у нас по 2,5 узла. За бортом вода мелькает, как при 7-узло-вом ходе, но GPS хладнокровно выдает 4 узла. С курсом тоже не все нормально — ветер и течение отжимают нас к северу от Ресифи. Если так пойдет дальше, то через пару дней мы попадем в зону Бразильского течения, которое потянет нас в сторону Карибского моря. Скажу вам, что для истинных полярников это катастрофа.
Ночью тепло, и через открытый люк каюты видна бизань-мачта, крестом устремленная вверх, топ бизани делает резкие броски и чертит по звездам и черному небу. Волнение не отпускает, и ты встаешь и выходишь на палубу и сам убеждаешься, что ветер не так силен, как тебе показалось из темноты каюты, что волны не агрессивные, ночь не так темна и спокойный голос у штурвала совсем не соответствует твоему возбужденному состоянию. И ты еще постоишь в ночи, вдохнешь свежего ветра и успокоишься. Ныряешь вниз в свою каюту, ложишься и быстро засыпаешь.
Утром в каюту ворвалась Женя с криками: «Пожар!»
Я схватил одеяло и выскочил в кают-компанию. На камбузе дым, пламя. Иван огнетушителем заливает плиту. Я не стал лезть туда со своим одеялом. Спросонья, а сообразил. А произошло следующее: конфорка погасла, и Лена, чтобы ее вторично разжечь, подлила туда спирт — так мы делали, но всегда на холодную конфорку. Спирт превратился в белое облако, которое «рвануло» от горящей второй конфорки. Тут же загорелось старое масло, скопившееся на поддоне, да так, что пламя поднялось до потолка.
Аркадий все свободное от вахт время сидит в своей носовой каюте и тюкает на пишущей машинке. Иногда он выскальзывает из-за нее и, приплясывая, восклицает: «Аи да Аркашка, аи да сукин сын!» — и тут же, одним движением, возвращается назад и уже с серьезным лицом продолжает трещать дальше. Иногда он выходил в народ, распираемый лукавством, с улыбкой из-под чапаевских усов, и зачитывал какие-то сценки из нашей морской жизни. Это была лирическая, одухотворенная, всегда пронизанная юмором проза. Я тоже начал «новую жизнь» и, в спешном порядке осваивая компьютер, пишу заметки для журналов «Вокруг света», «Катера и яхты», «ГЕО», их нужно будет отправить из Ресифи.
Приятно думать, что эти строки добавят Николаю Литау адреналина в кровь, и я думаю, что за зиму он найдет деньги и подготовится, чтобы летом двинуть АПОСТОЛА АНДРЕЯ за мыс Челюскин и закончить за третий год свою кругосветку. Вообще здесь, в экспедиции, как и в Москве, не хватает дня, чтобы делать дела, которые я намечаю. Нужно вести лодку, следить за матчастью, упреждая поломки, думать над тем, что происходит сейчас, где и куда мы можем вляпаться. Нужно писать и печатать, общаться с командой, да и поспать в конце концов.
Кажется, что «проткнули» встречное течение — меньше шести узлов GPS не показывает. На своей вахте мы с Аркадием прошли 22 мили, Валера с Боцманом— 24. Но усилился южак, яхта легла на курс 220 и резко пошла. Взяли по рифу на гроте и бизани, закрыли люки. Это был последний шквал, пущенный судьбой в лоб «Урании-2». К вечеру ветер стал
отходить и докрутил почти до галфвинда. По морю гулял хаос разнонаправленных волн. «Урания-2», почувствовав, что вырывается из бейдевинда, и оставляя за собой широкий след из разбитых в пену волн, летела как из пушки. Рулевые подобрались, ушли в торжественное ощущение происходящего. До Ресифи оставалось 280 миль.
Я не знаю, как у других, но наша экспедиция — это постоянное, мучительное состояние ожидания того, что вот-вот произойдет что-то плохое. Думаю, что Скот и Амундсен пребывали в мандраже не меньше, а вот что им помогало бороться с этим? Наверное, великая цель да характер?
И, как подтверждение этих опасений, вечером у нас произошло большое ЧП. Кто-то вбежал ко мне в каюту: «Гера, быстро!»
Выскакиваю в рубку. Из кают-компании бледный, в крови, весь покрытый каким-то бело-серым налетом, в одних плавках поднимается Боцман. Глаза и без того на выкате, а тут еще больше.
«Ожог! Ожог» — орут. Вывели полуслепого в кокпит, успели подсунуть простынь, положили и быстро, в два баллончика, обдали пеной все тело. Оказывается, он открывал ножом консервную банку и порезал сильно руку, подошел к камбузной мойке, чтобы смыть кровь, но потерял сознание при виде крови и рухнул на камбузную плиту, на которой в десятилитровой кастрюле кипела вермишель, опрокинул на себя кастрюлю. Ожог, начиная с шеи и кончая пятками, по всей спине. Пока читали вслух умную медицинскую книгу, стемнело. Боцману постелили на моей койке, а я перебрался на его, верхнюю.
Выздоровление Боцмана началось с первой минуты после получения им ожогов, и можно было надеяться, что он скоро встанет на ноги.
А утро началось с обрыва шкота и разрыва задней шкаторины стакселя.
Аврал по замене стакселей плавно перешел в аврал по подготовке лодки к приходу в Бразилию. У Боцмана на заднице сплошной пузырь, еще штук пятнадцать пузырей величиной с кулак разбросаны по спине, шее, ногам. Ничего не ест. Заставляем пить. Пьет. Я пытаюсь «добить» статью для «Вокруг света», сижу в углу каюты и набираю на компьютере текст. В метре от меня, с широко расставленными ногами, держась за верхнюю койку, покрытый безобразными волдырями, с кусками сползающей мертвой кожи, обнажающей живую плоть, стоит голый Сашка и тихо постанывает, кряхтит. Он уже успел отлежать на койке живот — свое единственное не задетое кипятком место, но лежать на животе из-за обожженных коленок так же мучительно, стоять ему легче. Я посматриваю на него, а перед глазами встают картины подводного мира на островах Зеленого Мыса, две яхты цыган под палящим солнцем, покачивающихся на зеленых волнах, и пытаютсь из этого что-то «слепить».
Вечером голубым сгустком над горизонтом показалась земля. Всю ночь провели в напряжении, идя вдоль длинной цепочки огней рыбацких лодок, стоящих на переходе глубин с 3000 до 50 метров. На этом резком поднятии материка извечно хорошо ловилась рыба, и на протяжении сорока миль, которые мы шли вдоль берега на юг, цепочка из рыбацких суденышек не прерывалась. С рассветом мы подошли к створу Ресифи и начали заход. Запустили двигатель, один за другим сняли паруса, втянулись в узкую и длинную гавань. И у первой небольшой компании из парусных яхт отдали якорь. Это произошло ровно в 9 часов по Гринвичу. Мы пересекли Атлантику от островов Зеленого Мыса за 15 суток. Через час после отдачи якоря начался отлив. Опустили лот — под кормой три метра в начале отлива, у носа — три с половиной. Заводимся, выбираем якорь, переходим ближе к фарватеру. Собираемся в город.
