 |
ГЛАВА ПЯТАЯ ПОЛЫНЬИ И ТЕРПЕНИЕ Суббота, 1 июня. Итак, вот и июнь. Что же ты несешь нам с собой? Неужели и в этом месяце мы не увидим земли, к которой так стремимся? Будем жить надеждой и верой. Хотя, по правде сказать, эти спутницы мне порядком уже надоели. Вообще странная вещь — счастье. Вчера с утра я почти ничего уже не ждал от этого дня: из-за метели ничего не было видно, и резкий ветер дул прямо в лицо. Настроение наше не улучшилось, когда мы вдруг наткнулись на полынью, с виду почти непроходимую. Мрачная, безобразная перспектива. А день оказался совсем не плохим. Обогнув полынью с северо-востока, я нашел переправу, и мы вышли на прекрасную равнину, по которой двигались до самого обеда — до 5 часов. После обеда шли еще часа полтора по таким же полям. Но на этом дело и кончилось; преградившая нам путь полынья положила конец всякому продвижению. Тщетно я бродил в поисках перехода в течение 1'/2 часов; ничего другого не осталось, как раскинуть лагерь и надеяться, что завтрашний день будет лучше. Но вот наступил и он, а я еще не знаю, сблизились ли края полыньи хоть немного и улучшилось ли наше положение. Вчера остановились на ночевку около 9 часов вечера. Как обыкновенно бывает в последние дни, едва принялись устанавливать палатку", как погода, после целого дня отвратительной вьюги, вдруг прояснилась. Ветер тоже утих, и наступила положительно изумительно хорошая погода. По голубому небу плыли легкие белые облака, и почти можно было вообразить себя далеко-далеко дома в летний день. На юге и юго-западе горизонт был чист и ясен, но ничего не было видно, кроме той же синеющей полосы, на которую мы держим курс; к счастью, она теперь поднялась значительно выше, следовательно мы к ней приближаемся. Только бы дойти до нее,— там должна быть перемена, в этом я нисколько не сомневаюсь. Как жажду я этой перемены!.. Какая странная разница: если нам удастся добраться до этой земли прежде, нежели придет к концу провиант, мы будем считать себя вне опасности; а Пайеру казалось, что эта же самая земля сулит ему верную голодную смерть, если он останется там и не найдет своего “Тететтгофа”. Но ведь ему не пришлось брести два с половиной месяца по дрейфующим льдам между 83° и 86°, не видя ни единого живого существа! Вчера утром, перед тем, как сняться с лагеря, над нами вдруг раздался резкий . крик чайки — две белые красивые птицы парили над самой головой. Я хотел было застрелить их, но решил, что такая мелочь в сущности не стоит патрона. Да и они сразу исчезли из виду. Немного погодя снова услыхали их крик. Сегодня, лежа в ожидании завтрака в спальном мешке, мы опять над самой палаткой слышали грубый, сиплый крик, что-то вроде вороньего карканья. Я думаю, что это тоже была чайка (Larus argentatus) . Не странно ли? Сколько раз ни просыпался я ночью, солнце все время пробивалось сквозь шелковые стенки палатки, и в ней было так тепло и светло, что я лежал и грезил о лете, далеком от полыней, от всех этих трудов и мытарств. О, какой прекрасной кажется в такие минуты жизнь и каким светлым представляется будущее! Но не успел я выйти из палатки в 9'/г часов утра, чтобы приготовить завтрак, как солнце скрылось в густой пелене тумана, а затем закурилась и завыла метель. Так теперь бывает почти каждый день. Быть может, это сама судьба хочет, . чтобы мы не двигались с места, дождались тут наступления лета, а с ним распада льдов и свободной воды? Не хочет ли она избавить нас от утомительных поисков пути в этой отчаянной путанице полыней? Я отнюдь не рад был бы такому случаю, хотя мы могли бы обойтись как-нибудь с едой, убив и съев всех наших собак и настреляв вдобавок кое-какой дичи. Но тогда мы слишком поздно достигли бы Шпицбергена и стало бы неиз-. бежной зимовка. Нашим близким пришлось бы ждать нас лишний год”. “Воскресенье, 2 июня. Итак, эта тетрадь * будет закончена в троицын день.(* Это был первый дневник, который я вел во время нашей санной экспедиции.) Меньше всего я думал, что в это время мы все еще будем блуждать на пловутах льдах, не видя земли. Но судьба безжалостна, ее нельзя ни смягчить, ни изменить. Остановившая нас третьего дня полынья не сомкнулась, а, напротив, стала еще шире, так что к западу от нас образовалось большое озеро и мы оказались на льдине среди темного моря, не имея возможности выбраться ни в какую сторону. Случилось то, что давно нам угрожало. Пришлось взяться за работу, которую мы откладывали: приводить в порядок каяки, чтобы их можно было спустить на воду. Сначала перенесли палатку в более спокойный уголок под защиту тороса, возле которого остановились. Получилось уютное жилье, ветер теперь сюда не добирается, и мы могли вообразить, что погода стоит тихая, хотя с ЮЗ дул настоящий “мельничный бриз”. Снять покрышку с моего каяка и втащить ее для починки в палатку было делом недолгим, и мы провели затем в палатке безмятежный и приятный вечер — канун троицы. Вскоре зашипел примус, и мы приготовили на обед чудесный лабскоус. Никто из нас особенно не сожалел о том, что мы не в пути; нельзя отрицать, что подчас не мешает и отдохнуть немного. Обтяжка скоро была приведена в полный порядок, и мне пришлось выйти проверить, в какой починке нуждается остов. Большинство скреп ослабло, их нужно было вновь перевязать. Это был нелегкий труд, так как понадобилось развязать и затем снова связать по крайней мере сорок ремней. Зато в остове сломанными оказались всего два шпангоута, и починить его было нетрудно. Затем Иохансен снял обтяжку со своего каяка, и сегодня мы займемся его починкой. Как только оба остова будут починены и заново обтянуты, мы готовы будем идти дальше, навстречу любым препятствиям, будь то полыньи, разводья или открытое море. Когда каяки будут в порядке, наконец-то мы почувствуем себя уверенно, исчезнет эта постоянная боязнь встречи с непроходимыми полыньями, и тогда ничто уже не сможет помешать нам достигнуть земли в самое ближайшее время. Скоро мы должны попасть в такие области, где будет достаточно полыней и разводий, и можно будет продолжать путь на веслах. Одна беда — как быть с собаками, которые еще уцелеют к тому времени? Придется, верно, расстаться с ними. Вчера мы наполовину уменьшили им обеденные порции, и часть Пана осталась на ужин. Теперь очередь за Гремучей змеей (Клапперслангеном). Тогда останется шесть собак, которых будет чем прокормить в течение четырех дней, а тем временем мы порядочно продвинемся вперед. Троицын день... Сколько в этом слове своеобразной прелести лета! Больно думать, что дома теперь так прекрасно, чудесно! А здесь все тот же лед, туман и ветер. Как хотелось бы попасть туда! Но как помочь этому?.. Маленькая Лив отправится сегодня обедать к бабушке. Сейчас ее, верно, наряжают в новое платьице. Придет время, и я буду с ними, но когда?.. Вон из палатки и поскорей за работу — так дело будет лучше!”. Все последующие дни мы старательно работали, чтобы как можно скорее привести в порядок каяки. Жаль было даже тратить время на обед. Случалось, что мы не ели по 12 часов подряд, а рабочий день длился круглые сутки. Тем не менее потребовалось порядочное время, чтобы приготовить каяки к спуску на воду. Хуже всего было то, что приходилось крайне бережливо и скупо расходовать материалы: возможности получить новые у нас ведь было маловато. Когда, например, требовалось перевязать рамы, мы не могли попросту срезать старый ремень и заменить его новым, а приходилось с величайшим трудом разматывать старый, стараясь не повредить его, это сильно задерживало,— ведь нужно было перевязать не один десяток скреп. К тому же оказалось, что сломано несколько продольных бамбуковых ребер, уложенных вдоль бортов остова. В особенности пострадал каяк Иохансена; из его каяка ребра пришлось вынимать целиком или частями и заменять новыми или же скреплять старые добавочными скрепами и подвязывать боковые швы. Вся эта работа требовала особой тщательности; ее нельзя было делать наспех. Но зато каяки получились крепкие, надежные, вполне пригодные для морского путешествия и способные продержаться до самого Шпицбергена. После нескольких дней усердной работы остовы были, наконец, готовы, и мы снова тщательно их обтянули. Между тем время, драгоценное время, уходило. Мы, впрочем, надеялись, что каяки вскоре окажут нам существенную помощь, так как на них мы быстро пойдем вперед. Во вторник, 4 июня, в дневнике записано: “Мне представляется, что теперь уже скоро мы попадем на открытую воду или разреженный лед. Лед вокруг тонкий и битый, погода совсем летняя: вчера было всего —1,5° и шел мокрый снег. Он таял, падая на палатку, и немалых трудов стоило уберечься от дождя в самой палатке — со стен, едва к ним прислонишься, течет. Вообще вчера в течение всего дня стояла отвратительная погода, но мы уже к ней привыкли; погода за последнее время нас не балует. Сегодня светло, ясно, небо ярко-голубое, солнце только что поднялось над краем бугра позади нас и освещает палатку. Приятно будет работать под открытым небом; не то, что вчера, когда мокло все, за что ни возьмись. Хуже всего, когда намокают ремни, прежде чем их свяжешь; тогда с ними никак не справиться. Как бы то ни было, солнце — это самый дорогой друг. Когда я видел его каждый день, мне казалось, что оно надоело. Но как мы рады ему теперь, как оно бодрит! Трудно отделаться от впечатления, что это — чудное, свежее июньское утро у нас дома, на берегу фьорда. Только бы поскорей добраться до открытой воды, чтобы пустить в ход каяки, а там уже недолго ждать и возвращения домой! Сегодня впервые за все путешествие мы выдали себе к завтраку порции: масла (по 50 граммов) и алейронатного хлеба (по 200 граммов)*.(* До сих пор мы ели. сколько хотели, не взвешивая порций. Оказалось все же, что мы съедали не больше той нормы, какую я первоначально рассчитал (1 килограмм сухого продовольствия). Теперь мы значительно уменьшили этот дневной рацион.) Отныне мы должны взвешивать неточно рассчитывать каждую порцию, если хотим, чтоб запасов хватило; прежде чем сняться с места, я хорошенько подсчитаю, что у нас еще осталось. Счастье, увы, непродолжительно! Солнце опять скрылось, небо затянуло облаками, а в воздухе заплясали снежные хлопья”. “Среда, 5 июня. Попрежнему стоим на том же месте, но надеемся, что еще немного и мы отправимся дальше в путь. Вчера так чудесно было работать на открытом воздухе, греясь на солнце, любуясь на игру его лучей в морских волнах и на искрящийся снег. Вчера застрелили первую дичь. Это была пролетавшая над палаткой белая чайка (Larus eburneus). Впрочем, чайки вчера летали здесь в течение всего дня; один раз мы видели сразу четыре штуки, но слишком далеко от нас. Я отправился было поохотиться, но, выстрелив по одной, промахнулся. Итак, один патрон пропал даром,— это не должно повторяться. Если бы мы хотели, нетрудно было бы настрелять достаточно много чаек, но это слишком мелкая дичь; к тому же рано еще растрачивать патроны. В полынье видел тюленя. Иохансен тоже видел одного. И оба мы и видели и слышали нарвалов. Здесь достаточно оживленно, и будь каяки в исправности, чтобы идти на веслах, мы здесь наверное чем-нибудь да поживились бы. Но вообще нужды в этом пока нет: припасы у нас есть, и лучше использовать время для того, чтобы продвинуться вперед. Только для собак, пожалуй, неплохо было бы раздобыть какого-нибудь крупного зверя, чтобы избавиться от необходимости убить еще нескольких собак, прежде чем окончится наше путешествие по льду и мы по-настоящему сядем в каяки. Вчера пришлось убить Гремучую змею. Из нее вышло 25 порций; шести оставшимся собакам этого хватит на четыре дня. Убой собак стал теперь целиком специальностью Иохансена. Он достиг такого совершенства, что приканчивает животное сразу, одним ударом моего длинного финского ножа; пес не успевает даже пикнуть. Затем с помощью ножа и небольшого топорика он в течение нескольких минут разрубает тушу на куски. Собаки стали непривередливы, и после их трапезы остаются лишь клоки шерсти, разбросанные по льду, несколько костей, да, пожалуй, еще начисто обглоданный череп. Собаки изголодались. Позавчера Лисичка (Лиллеревен) сожрала свою обувь и кусок оленьей шкуры, служившей ей подстилкой, и обглодала лыжи Иохансена, брошенные им на льду. Пркойная Квик съела парусиновую упряжь, и не лишено вероятия, что теперь и в других наших собаках путешествуют лоскутья парусины. Я только что вычислил долготу нашего места по произведенному вчера теодолитному наблюдению и получил 61°1б' восточной. Широта наша 82°17,8'. Понять не могу, почему все еще не видно земли. Единственное возможное объяснение — это, что мы находимся значительно восточнее, нежели предполагаем, и что земля восточнее пролива Роулинсона 2 заворачивает к югу. Во всяком случае теперь мы не можем быть далеко от нее. Как раз в эту минуту над нами пролетела птица, которую Иохансен, стоящий возле палатки, признал за морского кулика”. “Четверг, 6 июня. По прежнему на том же месте. До боли хочется поскорее двинуться вперед, посмотреть, как теперь пойдет дело, и разрешить, наконец, загадку, которая не перестает тревожить нас. Что за удовольствие снова пуститься, наконец, в путь с исправными каяками и затем поплыть на них по открытой воде! Как изменится тогда наша жизнь. Подумать только — навсегда избавиться от этого льда, от этих полыней, от этой мучительной возни с нартами и бесконечных неприятностей с собаками. Плыть налегке одному в пляшущем по волнам легком суденышке!.. Я в восторге при одной мысли об этом. Быть может, нам предстоит еще трудная борьба, пока мы достигнем этого, еще много тяжелых минут; но когда-нибудь ведь наступит же это, а тогда — да, тогда жизнь опять станет жизнью. Вчера, наконец, закончили ремонт обоих остовов. На дно поставлены плетенки из бамбука для провианта, они предохранят продовольствие даже в случае небольшой течи. Остается только еще раз тщательно осмотреть остовы, проверить солидность связей, укрепить еще те, которые в этом нуждаются, и натянуть на каяки покрышки. Завтра вечером, надеюсь, сможем тронуться в путь. Почти весь запас крученых бечевок ушел на ремонт. Из пяти мотков остался один, да и тот неполный. Его необходимо сохранить на случай, если придется ловить рыбу. Запасы понемножку истощаются. Вчера взвесил масло; его осталось 2,3 килограмма. Если считать по 50 граммов на чело-, века в день, его хватит на двадцать три дня. Но к тому времени подвинемся же мы несколько вперед. Сегодня я впервые отметил температуру выше нуля: утром было плюс 0,2°. Снег совсем мокрый, из торосов каплет вода. Теперь скоро на льдинах появится вода. Ночью прошел настоящий дождь, но он быстро отшумел. Началось с мелких моросящих брызг, потом стали падать крупные, тяжелые капли, и мы поспешили укрыться в палатку, чтобы не промокнуть. Но какая радость: шел дождь. Дождь!.. Мы сидели в палатке, прислушиваясь, как он барабанил по стенкам, и всем своим существом ощущали лето. Если после такого дождя вновь подморозит, будет отличный санный путь. Но если оттепель затянется, то надо сознаться, великолепный суп образуется между всеми этими ледяными хребтами и торосами; тогда желательно только одно — чтобы дождь начисто смыл снег и мы смогли бы идти по голому льду, иначе мы недалеко уедем вперед — на первых порах. Ну, да будь, что будет, все-таки поедем вперед, и, как уже сказано, немного пройдет времени, пока наступит перемена — земля или вода, что-нибудь да будет”. “Суббота, 8 июня. Вчера, наконец, каяки были окончательно готовы, и мы могли их испытать. Зато и работали мы с вечера третьего дня до вчерашнего вечера без перерыва. Удивительно, как мы выдерживаем эти долгие рабочие дни. Будь это дома, мы бы давно устали и проголодались, а здесь как будто так и надо, чтобы от одной еды до другой проходили десятки часов напряженной работы. Но аппетит у нас первоклассный, и сон тоже не хуже, что, по-моему, отнюдь не указывает на общую слабость или склонность к заболеванию цынгой. Насколько я могу судить, мы сейчас сильны и здоровы, как никогда раньше. Испытывая каяки в небольшой полынье, обнаружили, что оба протекают в швах, а в некоторых местах (в результате тяжелых аварий во время путешествия на санях) воду пропускает парусина. Надеюсь, когда парусина в воде разбухнет, течь прекратится. Конечно, неприятно будет переправляться через полыньи в каяках, пропускающих воду,— пожитки легко промочить, но со временем и это уладится. Итак; сегодня, после недельной стоянки на одном месте, трогаемся в путь. Вчера начался юго-восточный ветер, сегодня он посвежел и довольно значительно, судя по его свисту и вою над торосом. Я лежал сегодня все утро, прислушиваясь к ветру, и мне чудился шум недалекого прибоя. Между прочим, вчера все полыньи вокруг закрылись, и чистой воды почти не видно. Думается, что причиной этому ветер; ну, если он смыкает для нас полыньи, то пусть его дует! На поверхности льда образовался наст 3, и путь — лучше не надо. Будем надеяться, что дорога будет довольно ровной и все пойдет хорошо. Вчера Иохансен убил еще одну белую чайку, и на обед в первый раз было свежее мясо (две чайки). Оно показалось вкусным, но все же не так, как можно было ожидать после того, что в течение нескольких месяцев не пробовали свежего мяса. Это доказывает, насколько хороша наша обычная пища. Взвесил вчера запас хлеба; осталось еще около 12 килограммов обыкновенного белого хлеба и 7—8 килограммов алейронатного этого хватит на тридцать пять — сорок дней. Как далеко уйдем за это время, знают одни боги, но часть пути, наверное, пройдем”. “Воскресенье, 9 июня. Итак, вчера мы, наконец, храбро покинули стоянку. Несмотря на погоду — с востока сильно мело и погода вообще была самая отвратительная,— мы обрадовались, что можем возобновить поход. Много времени ушло на то, чтобы из мешков с продовольствием, спальных мешков и шерстяных одеял устроить подстилки под каяки и погрузить все это на нарты. Все же в конце концов тронулись. Мы без затруднений покинули льдину, на которой прожили так долго; не пришлось даже прибегнуть к каякам, которые специально для этой цели чинились в течение недели. Ветер сдвинул края полыней. Перед нами лежала гладкая равнина, и мы отлично шли вперед, несмотря на отвратительный путь. Нарты прилипали к свежевыпавшему снегу, и стоило только остановиться, как они уже не могли сдвинуться с места, словно пригвожденные. О лыжах нечего и говорить. В ста шагах ничего уже не было видно, а с того бока, откуда дул ветер, одежда промокала насквозь до костей из-за тающего снега. Но все-таки восхитительно было уже одно то, что мы скользим по льду вперед, вперед к цели. Встретили несколько полыней, и переправились через них не без трудностей,— по ним расходилась вдоль и поперек сеть трещин и торосистых гряд. Некоторые полыньи были очень широки и заполнены ледяной кашей, что не позволило пустить в ход каяки. Местами эта каша была так густа, что мы переходили по ней. И все же беспрестанно приходилось делать обходы и возвращаться обратно, чтобы найти подходящее место для переправы. Тот, кто оставался ждать с собаками в одиночестве, успевал промокнуть и продрогнуть, пронизываемый ветром и мокрым снегом, и время ожидания тянулось для него нескончаемо. Когда я пропадал надолго, Иохансену приходило на ум, что я провалился в полынью или погиб. Какие только странные мысли не приходят в голову, когда человек сидит один вот так на каяке и ждет другого среди полной тишины, вглядываясь в пустую даль. Истомленный ожиданием, Иохансен карабкался на ближайший самый высокий торос, чтобы оттуда беспокойным взглядом обшаривать льды. И только когда далеко-далеко на белой равнине открывалось, наконец, движущееся черное пятнышко, он с облегчением переводил дух. Вчера, дожидаясь меня таким образом, он вдруг заметил, что края льдин в полынье тихо колышутся, словно от легкой зыби. Неужели открытая вода близко? Неужели сюда доходит морская зыбь? Как охотно готовы мы были верить этому! Или, может статься, просто ветер колышет тонкий лед!* (* В действительности, эти колебания вызывались, невидимому, сжатием или столкновением льдин. Мы наблюдали такие же движения и впоследствии.) Или и в самом деле к юго-востоку от нас открытая вода? Замечательно, что ветер, дующий оттуда, уплотняет лед, тогда как несколько раньше юго-западный ветер, напротив, разъединял лед. Если сопоставить все это, то приходишь к мысли, что мы невдалеке от моря. Я вспоминаю о синеве, виденной нами прежде на горизонте. Сейчас Иохансен выполз из палатки и говорит, что на юге он опять видит эту синеву. Что может это быть? Только бы нам добраться туда! Вчера опять набрели на медвежий след. Трудно определить, какой он давности; вьюга заметает здесь все в течение нескольких минут; но, вероятно, след вчерашний, так как Заяц (Харен) тотчас что-то почуял и побежал против ветра. Иохансен решил, что медведь где-то поблизости. Ну, старый это или новый след, а факт остается фактом: пока мы, расположившись чуть подальше к северу, занимались починкой каяков, медведь навещал эти места и в один прекрасный день он еще встретится с нами. О присутствии медведя говорит и то, что подстреленная Иохансеном чайка, упав, выронила из клюва большой кусок жира,— вряд ли она могла где-либо поживиться им, если бы поблизости не бродил медведь. Погода скверная, мокрая и, кроме того, туманная, а путь — хуже и быть не может; идти долго по такому пути мало соблазнительно. Но останавливаться на обед среди этой слякоти тоже не особенно заманчиво. Поэтому мы шли и шли вперед и только около 10 часов вечера остановились на ночлег. Как приятно было снова очутиться в палатке, и каким вкусным показался пудинг из рыбной муки. Согревает мысль, что, несмотря ни на что, все-таки мы подвигаемся вперед. Трудно теперь переносить тепло; снег очень мокрый, и в моем каяке набралось немало воды, она натекла с палубы через открытый бок, где проходит шов, еще не зашитый нами: мы ждем хорошей погоды, чтобы обшивки совсем высохли и можно было их хорошенько стянуть”. “Понедельник, 10 июня. Несмотря на самый непроницаемый туман и на самый гнусный путь — мокрый снег не успел еще превратиться в наст и нарты по нему еле ползут,— вчера весь день понемногу двигались вперед. Перешли бесчисленное множество полыней и немало переходов сделали по отдельно плавающим льдинам. Но лед здесь повсюду ровный, и это помогает делу. Это все тот же тонкий зимний лед мощностью приблизительно в 90 сантиметров. Вчера я видел только две старые льдины по соседству с нашей стоянкой; расположились мы тоже на старой льдине. Вообще же повсюду молодой лед, часто совсем даже недавнего образования. Несколько раз проходили большие расстояния по совсем тонкому льду толщиной всего в 30 сантиметров, а порою и того меньше. Последний отрезок пути по такому льду был особенно велик; повидимому, здесь тянулась огромная полынья, лед здесь был до такой степени тонкий, что, видимо, продержится он недолго и скоро совсем растает. На поверхности льда стоит вода, и мы шлепаем по ледяной каше. В сущности это типично морской лед, разбитый на куски большей или меньшей величины, нередко очень мелкие, но тесно сплоченные между собой. При благоприятной погоде такой лед рассеется по морю и тогда появится столько чистой воды, что мы сможем плыть на веслах в каком угодно направлении. Сегодня, надо полагать, погода будет такая же, как вчера, с юго-восточным ветром; он теребит и рвет палатку. Мягкая погода и мокрый снег. Бог знает, будет ли еще мороз. Если бы сейчас ударил мороз, путь сразу стал бы превосходным. Но боюсь, что будет как раз наоборот и наступит настоящая распутица. Скоро мы очутимся лицом к лицу с самыми худшими условиями. Полыньи, впрочем, начинают улучшаться; они теперь не так переполнены ледяными осколками и снежным салом. И то, и другое теперь растаяло. А в такой более открытой воде легче образуются мосты. Как только погода несколько проясняется, начинаем высматривать на горизонте землю. Но нигде ничего не видно — по прежнему ничего. А между тем постоянно замечаются признаки близости земли или открытой воды. Начинают все чаще попадаться чайки, а вчера мы видели в полынье люрика (Mergulus alle) 4. Небо на юге и на юго-западе остается все время темным; вообще же погода такая, что не видно даже пути. У меня такое чувство, что приближается развязка. Но как давно уже мне это кажется!.. Есть одна благородная добродетель, имя которой — терпение. Как прекрасно было бы идти по такому льду в апреле, пока не образовались еще здесь эти полыньи — лежали здесь одни плоские равнины, простирающиеся в бесконечность. Насколько можно судить, все полыньи недавно образовались, да и хребты повсюду тоже новые”. “Вторник, 11 июня. Однообразная, что ни говори, жизнь; однообразнее трудно и представить. День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем упорно пробираемся к цели все по тому же льду, то чуть получше, то похуже,— хотя последнее время он как будто всегда одинаково плох,— с вечной надеждой, что вот-вот наступит этому конец, с надеждой, которая не перестает обманывать. Конца нет этому однообразному льду — лед, лед и лед; нигде на горизонте ни признака земли, ни проблеска открытой воды... А ведь мы уже должны теперь находиться на широте мыса Флигели или, по крайней мере, всего на какие-нибудь Т севернее. Мы не знаем ни того, где мы, ни того, когда все это кончится, а тем временем запасы наши с каждым днем тают и число собак опасно убывает. Это заставляет призадуматься. Успеем ли мы достигнуть земли, пока у нас еще будет пища? И вообще, достигнем ли мы когда-нибудь земли? Ледовый путь такой, что скоро нельзя уже будет идти по нему: снег превращается в сплошную слякоть, и собаки проваливаются на каждом шагу, да и мы сами, когда приходится помогать собакам или вытаскивать тяжелые нарты, увязаем в снегу выше колен. И затем надо брать приступом полынью за полыньей, одну гряду торосов за другой. Трудно сохранять бодрость духа при таких обстоятельствах, но все же мы ее не теряем. Правда, бывает, что мы несколько падаем духом, глядя на простирающийся перед нами безнадежный хаос торосов, полыней, ледяной каши и огромных, беспорядочно навороченных ледяных глыб. Порой кажется, что перед тобою внезапно застывший прибой, и бывают минуты, когда буквально представляется возможным, не имея крыльев, продвинуться вперед. Тогда с тоской следишь за полетом неожиданно проносящейся мимо чайки, думаешь о том, как далеко можно было бы улететь, будь у нас такие вот крылья! Но потом, несмотря ни на .что, находишь какой-то проход, и надежда снова пускает свои зеленые ростки. А когда затем выглянет из-за туч солнце, и ледяной простор засверкает своей белизной, и солнечные лучи заиграют на воде полыньи — жизнь снова кажется совсем прекрасной и достойной борьбы. О, ты, небом рожденная надежда! Удивительно, как мало нужно, чтобы возродить в человеке мужество. Вчера я нашел в полынье небольшую мертвую полярную треску (Gadus polaris) 5, и глаза мои, увидев ее, загорелись от радости^ будто это был драгоценнейший клад. Там, где есть рыба, никогда не пропадешь с голоду! И прежде, чем забраться в палатку сегодня утром, я закинул лесу в полынью возле нас. Но сколько понадобилось бы нам выудить таких рыбешек, чтобы прокормиться? На один день ее нужно больше, чем мы могли бы наловить за неделю или даже за месяц! А все-таки мы с Иохансеном радуемся и, полные надежд, фантазируем, лежа в спальном мешке, что здесь водятся, пожалуй, и крупные рыбы и что наловить их можно сколько угодно. Да, человек — счастливое дитя. Продвигаться вчера было труднее, чем в предыдущие дни. Лед стал менее ровный и массивнее. То и дело попадаются отдельные старые льдины. Много скверных трудно проходимых полыней, и нам удалось уйти недалеко. Боюсь, что мы сделали какие-нибудь 2 или самое большое 3 мили. Думаю, что мы должны находиться под 82°08' или 9', если только постоянный юго-восточный ветер не отнес нас несколько к северу. Путь становится хуже и хуже; снег насквозь до самого низу пропитан водой и не выдерживает больше тяжести собак, хотя кое-где он покрылся настом, так что там, где они не проваливаются, нарты скользят лучше; но они частенько проваливаются, и тогда их уже не сдвинуть с места. Псам нашим тяжело. Даже и не таким изнуренным ездовым собакам пришлось бы тяжко. Наши останавливаются беспрестанно, и приходится помогать им и подгонять их бичами. Бедные животные, плохо им приходится! Лиллеревен (Лисичка), последняя из оставшихся в живых из моей первоначальной упряжки, скоро не в состоянии будет двинуться с места. А какая- это была прекрасная ездовая собака! У нас теперь пять собак: Лисичка, Стурревен (Большой лис) и Кайфас — в моих нартах; Сугген и Харен в нартах Иохансена. Корму для них хватит еще на три дня, так как вчера утром мы убили Исбьёрна. Но за этот срок мы, по мнению Иохансена, разрешим загадку. Боюсь, что это тщетная надежда, хотя синева на ЮВ или ЮЮВ (по компасу) попрежнему остается на том же месте, поднимаясь все выше. Тронулись в путь вчера в половине седьмого пополудни и в четвертом часу утра сегодня остановились перед полыньей. Вчера я в первый раз увидел на льду у подножья нескольких торосов озера пресной воды. Но тут, где мы остановились, как раз нет ни одного; так что и сегодня вынуждены растаивать лед для питьевой воды. Но теперь все-таки придется делать это не так уж часто, и можно будет сэкономить керосин, который убывает с жуткой быстротой. И погода и путь все такие же. Ни малейшего удовольствия вылезать из палатки и вновь приниматься за тяжелый дневной труд. Лежу и думаю о том, как прекрасно в Норвегии теперь, в июне, когда над фьордами, горными высотами и зелеными лесами высоко сияет солнце... И там... Но когда-нибудь вернемся же мы вновь к этой жизни! Она станет для нас тогда такой бесконечно прекрасной, как никогда”. “Среда, 12 июня. Становится все хуже и хуже; вчера почти не сдвинулись с места, прошли всего какую-нибудь милю. Нас задерживают и отвратительный путь по неровному льду, через полыньи, и мерзкая собачья погода. Снег, правда, покрылся настом, и нарты скользят по нему легко, пока держатся на поверхности этой хрупкой корки, но стоит им проломить ее, что случается постоянно, и нарты застревают, словно пригвожденные. Этот наст — очень тяжелое испытание для собачьих лап. Они то и дело проваливаются глубоко в снег между торосами, и беднягам приходится как бы плыть по снежной слякоти. Все же кое-как движемся вперед. Нас останавливают полыньи, но переправляемся и через них. Одну, самую последнюю и самую страшную, преодолели по мосту, который соорудили, согнав к самому узкому месту небольшие льдины. Потом началась подлейшая метель: повалил тяжелыми хлопьями мокрый снег, и этому отвратительному снегопаду, казалось, не будет конца. Ветер тоже крепчал. Найти дорогу в лабиринте торосов и полыней просто немыслимо. Вымокли, как выкупанные вороны. Путь становится непроходимым, нарты упорно застревают в мокром снегу, который "налипает толстым слоем на полозья и сбивается огромными комьями. Едва ли оставался иной выход, как отыскать возможно скорее место для лагеря, поставить палатку. Не имело смысла мучить дальше себя и собак в такую погоду, когда все равно не продвинуться вперед. Вот мы и сидим тут, не зная, в сущности, как быть. Каков сегодня путь, я еще не могу сказать, но думаю — не лучше вчерашнего. Никак не могу решить, что делать: пробовать продвинуться хоть на сколько-нибудь вперед или же отправиться на охоту и попытаться добыть тюленя? К несчастью, здесь, в этих льдах, водится, по-видимому, не так-то много тюленей; по крайней мере за последние дни не видали ни одного. Быть может, лед здесь слишком мощный и сплоченный. Вообще по характеру льда эти места резко отличаются от тех, по каким мы шли последнее время. Будучи далеко не таким ровным, он больше покрыт молодыми и старыми торосами, вдобавок иногда довольно большими, хотя с виду этот лед все-таки не старше одной зимы; попадаются, впрочем, отдельные и более старые глыбы. Лед этот, по-видимому, побывал у берегов земли, так как на нем часто попадаются глина и ил, особенно среди торосов недавнего образования. Иохансен, выходивший из палатки, говорит, что на юге видна все та же синеватая полоса. А нам никак до нее не добраться! Но хорошо, что она остается для нас неизменной целью. Вновь и вновь встает она перед нами, прекрасная в своей далекой синеве. Для нас это цвет надежды и радости”. “Пятница, 14 июня. Итак, сегодня ровно три месяца, как мы покинули “Фрам”. Четверть года блуждаем мы по этой ледяной пустыне и все еще остаемся в ней. Я не представляю больше, когда придет конец этому; могу лишь надеяться, что он не так далек, пусть кончится чем угодно, открытой водой или сушей, Землей Вильчека, Землей Зичи6, Шпицбергеном или любой другой землей — все равно!.. День вчера выдался не такой уж скверный, как я ожидал. Мы подвинулись бы порядочно, если бы переход, составивший едва ли больше двух миль, не длился так долго. Мы довольны, принимая во внимание время года. Собаки не в силах были одни тащить нарты; если около них не было кого-нибудь из нас, они останавливались на каждом шагу. Оставалось только проходить один и тот же путь трижды: я отправлялся на поиски дороги, Иохансен тем временем протаскивал по моему следу нарты вперед, сколько мог,— сначала мои, потом возвращался за своими, тем временем и я возвращался и сам тащил свои нарты до того места, до которого разведал путь. Затем та же история повторялась снова. Подвигаемся не быстро, но все же продвигаемся, а это уже кое-что значит. Лед, по которому идем, никак нельзя назвать хорошим. Он попрежнему довольно мощный и старый, с расходящимися во все стороны буграми и торосами, без единой приветливой равнины. Пройдя некоторое расстояние, попали в область сильно битого льда, небольшие глыбы некогда огромных торосов перемежались широкими полыньями, заполненными ледяной кашей и мелкими осколками. Словом, все это представляло собой сплошной хаос льдин и льдинок, где едва можно было найти- место, чтобы встать обеими ногами, а не то чтобы идти вперед. Немудрено человеку упасть духом и на время отказаться от всяких попыток продолжать путь. Куда ни глянь, путь всюду закрыт, и всякому дальнейшему продвижению, казалось, положен был предел. Вряд ли могли нам помочь и каяки, если бы спустить их на воду: по такому месиву на них не пробиться. И я уже близок был к решению остановиться, и вместо бесплодных попыток идти немедленно дальше, попытать счастья в ловле рыбы удочкой или сетью и попробовать подстрелить тюленя, если бы выследить хоть одного в полынье. Полны были тревогой эти минуты, когда я стоял вот так в раздумье и озирал окрестности с какого-нибудь тороса. Все чаще вертятся теперь мысли вокруг одного: хватит ли у нас продовольствия, чтобы выждать, когда этот снег растает или пока лед разредится и увеличатся разводья, чтобы хотя часть пути сделать на веслах? Есть ли какая-либо вероятность того, что мы сможем обеспечить себе пропитание, когда наши запасы иссякнут? Это вопрос, на который я все еще не нашел ответа. Несомненно, пройдет немало времени, прежде чем снег стает и путь сделается снова сносным. Зато совсем неизвестно, когда поредеет лед и позволит нам продвигаться по полыньям. Между тем охотничьи трофеи до сего дня невелики — две белые чайки да одна рыбка! Кроме того, третьего дня видели рыбу, плававшую у поверхности воды, но она была не больше. Во всяком случае в этих местах перспективы охоты и рыбной ловли, кажется, вообще невелики. За последние дни я не видел ни одного тюленя. Правда, вчера я набрел на старый, занесенный снегом медвежий след, и мы постоянно видим белых чаек, но они слишком малы и не стоят заряда. Я решил все-таки в последний раз попытаться пройти вперед, поискать путь в восточном направлении. И действительно, я нашел там переход — по множеству мелких, но плотно сбитых льдин, по которым мы вышли на более старый сплошной лед. Этот лед, чрезвычайно неровный и покрытый илом, видимо, побывал вблизи земли. По этому ледяному полю мы шли, не встречая ни одной полыньи. Но самый лед был местами отчаянно неровный, весь в торосах. Хорошо, что кое-где поверхность была все же довольно сносной. Тронулись в путь часов в восемь вечера в среду и остановились вчера в пять часов утра*.(* В первый раз нашли мы на льду воду, годную для варки пищи, хотя и солоноватую, так'что рыбная запеканка (fiskegratin) вышла немного пересоленой.) Утром ветер перешел в северовосточный, похолодало. Снег подмерз, и в конце концов путь стал не так уж плох. Наст вполне выдерживал тяжесть собак, а местами и нарт; мы уже тешили себя надеждой, что и завтра путь будет также хорош. Но тут нам опять пришлось разочароваться. Не успели войти в палатку, как пошел снег, который упорно продолжался вчера в течение всего дня, пока мы спали. Когда вечером мы выползли, чтобы приготовить завтрак и двинуться дальше, он все еще падал. Кругом все покрыто глубоким снегом, и путь стал самым отвратительным, какой только можно представить. Двигаться при таких условиях не имело ни малейшего смысла, и мы решили выждать. Между тем давал себя знать голод, но завтракать по-настоящему нам было не по средствам. Поэтому я сварил лишь небольшую порцию похлебки из рыбной муки, и мы снова юркнули в спальный мешок: Иохансен, чтобы вздремнуть, а я, чтобы еще раз проверить свои наблюдения с момента, когда мы покинули “Фрам”, и удостовериться, нет ли в них все-таки какой-нибудь ошибки, которая могла бы разрешить загадку: почему мы до сих пор не встречаем земли. Проглянуло солнце, но скоро опять скрылось, и попытка произвести наблюдение не увенчалась успехом. Больше часа стоял я с теодолитом, выжидая, не выглянет ли солнце еще раз. Но солнце исчезло и больше не появлялось. И сколько я ни вычислял, ни размышлял, никакой существенной ошибки так и не мог найти. А все вместе взятое продолжает оставаться загадкой. Меня все сильнее одолевало сомнение, не уклонились ли мы все-таки чересчур к западу? Я совершенно не допускаю, чтобы мы могли оказаться восточнее земли; во всяком случае, можем находиться самое большее на пять градусов восточнее, чем показывают наши наблюдения *.(* Как я уже упоминал, на этом отрезке пути мы находились примерно на 6'/2 градусов восточнее, нежели полагали.) Если даже предположить, что часы наши спешат, то все же мой “Иохансен” ** не может уйти вперед больше чем вдвое против прежнего.(** Я называл так свои карманные часы работы лондонского часовщика Иохансейа.) Я допустил в своих вычислениях, что часы спешат на 5 секунд; но если допустить даже, что они спешат на 10 секунд, и тогда это даст разницу всего лишь в 6 минут 40 секунд за 30 дней (со дня нашего отъезда с “Фрама” и до последнего наблюдения), то есть находимся на 1°40' восточнее, чем следовало. Если допустить также, что в промежуток между 8 и 13 апреля я сделал слишком большую накидку на три дневных перехода и что вместо 10 миль, как я считал, пройдено всего 6 — меньше мы, безусловно, пройти не могли,— то, следовательно, мы были 13-го не под 86° восточной долготы, как предполагали, а под 89°. Это значит, что мы отклонились на 3° к востоку или, принимая во внимание указанную выше поправку, всего на 5°; следовательно, сейчас мы могли быть не под 61°, а под 66° восточной долготы, или в 15 милях от мыса Флигели ***.(*** В действительности, мы находились весьма близко от предполагаемого пункта. А земли мы не видали по той простой причине, что, как это оказалось впоследствии, ее вовсе не существует там, где мы ожидали ее встретить.) Но все же даже при этом к югу от нас должна была виднеться земля, тем более, что Земля Вильчека не может быть слишком низкой и уклониться в восточной своей части так далеко на юг, чтобы ее не было видно. Если мыс Будапешт7 лежит примерно под 61° восточной долготы и несколько севернее 82° широты, то, следовательно, он должен находиться не больше, чем в 10 милях от нас. Нет, это как было, так и останется непостижимою загадкой. С другой стороны, столь же трудно предположить, что мы находимся много западнее. В таком случае нас должно было бы сильно отнести дрейфом между 8 и 13 апреля; или же часы мои перед 2 апреля в течение некоторого времени стояли. Три наблюдения от 2, 4 и 8 апреля, повидимому, действительно показывают, что нас отнесло значительно на запад. 2 апреля мы находились под 103°06' восточной долготы, 4-го — под 99°59' и 8-го — под 95°07' восточной долготы, а между этими днями не было сделано ни одного значительного дневного перехода; между наблюдениями 2-го и 4-го был сделан небольшой дневной переход, а между 4-м и 7-м — два, которые, однако, были ничтожны и не могли значительно подвинуть нас на запад. Это значит, что мы отнесены дрейфом за шесть суток почти на 8° или, допустим, хотя бы на 7° к западу. Если мы будем считать, что все пять суток между 8-м и 13-м был такой же дрейф, то, значит, мы отклонились на 7° дальше на запад, чем предполагаем. Следовательно, сейчас мы могли бы находиться не под 61°, а под 54° восточной долготы. Но и тогда должно было быть не больше, чем 8 миль от мыса Флигели и совсем близко от Земли короля Оскара. А в таком случае можно было уже видеть или тот, или другую. Если же предположить, что в период до 2 апреля был также сильный дрейф к западу, и если не исключать возможность, что мои часы, как я и опасался, все-таки стояли, тогда нас могло отнести бог весть как далеко на запад. Вот все, что мы можем сказать. И мне все чаще приходит на мысль такая возможность. Тем не менее нам остается, повидимому, одно: двигаться вперед по тому же курсу, которого мы придерживались до сих пор, быть может, лишь немного больше уклоняясь к югу. Куда-нибудь мы придем, и тогда, вероятно, разрешится и эта загадка. Покончив с вычислениями, я прикорнул немного, но, когда вышел сегодня около полудня, путь оказался не лучше, а скорее хуже. Свежевыпавший снег совершенно талый, и путь чрезвычайно скверный. Тем не менее следовало двигаться дальше: лежа здесь, ничего не выиграешь. Как бы мало мы ни прошли, все же это движение вперед. После полудня я с трудом уловил один раз высоту солнца, но очертания его были не резки”. “Суббота, 15 июня. Середина июня, а конца похода все еще не предвидится! Наоборот, положение ухудшается. Так скверно, как вчера, еще ни разу не было; пожалуй, и хуже тоже не может быть. Нарты по глубокому рыхлому и мокрому свежевыпавшему снегу еле двигались, а при задержках — они случались поминутно — словно прилипали к месту. В этих случаях, напрягая все силы, едва удавалось сдвинуть нарты с места. На лыжах идти было не легче: стоило на минуту остановиться, как на них снизу налипал толстый слой снега; лыжи все время зарывались в рыхлый снег. Кроме того, под подошвы тоже набивался и быстро обледеневал снег; только поналяжешь на нарты, и сразу лыжи соскальзывают с ног, а ты оседаешь в снег и проваливаешься в него по пояс. Оставалось выкарабкиваться и снова вставать на лыжи. Брести по такому снегу без лыж бессмысленно. Пожалуй, лучше бы их привязать, но тогда новая канитель: лыжи то и дело пришлось бы снимать, когда нужно перетаскивать нарты через торосы или переправляться через полыньи. Лед, куда ни повернись, неровный, покрытый буграми и старыми торосами. Продвигаться вперед можно только извиваясь, как угорь. Нередко встречались полыньи, вынуждавшие делать дальние обходы, или значительные пространства тонкого и ненадежного льда, или хаос торосов и тому подобное свинство. Мы тащились вперед, передвигаясь в два приема, как и прежде. Собаки совсем выбиваются из сил. Лисичка, последний “пережиток” моей упряжки, едва передвигает ноги; заставить ее тащить сани нечего и думать. Она шатается, словно пьяная, а когда падает, то едва в состоянии подняться на ноги. Сегодня мы ее, слава богу, убьем и избавимся от этого зрелища. Стурре-вен тоже начинает сдавать, когда идет в упряжке. Одна только Кайфас еще везет мои нарты, да и то лишь в том случае, если кто-либо из нас идет рядом и помогает ей. Идти дальше при таких обстоятельствах значит изнурять без пользы самих себя и собак, расходуя к тому же провианта больше, чем необходимо. Вчера поэтому мы отказались от обеда и, выйдя в 4'/2 часа пополудни, сделали привал только около 9 часов вечера. В пути мы останавливались только один раз, чтобы произвести наблюдение. Теперь нелегко поймать солнце, и приходится пользоваться каждой минуткой, когда оно мелькнет сквозь бегущие облака; яркого солнца не дождаться. Вчера днем после упорного ожидания и после того, как я раза два напрасно устанавливал приборы, удалось, наконец, сделать скудное наблюдение и взять хотя бы приблизительно высоту. Вчера же вечером я это наблюдение обработал и нашел, что нас неожиданно отнесло очень сильно на запад. С 61°16' восточной долготы, где мы были 4 июня, мы очутились примерно под 57° 40'. Кроме того, нас отнесло порядочно на север. 4-го мы были под 82° 17,8' северной широты, а вчера под 82° 26'. А ведь с того времени изо всех сил и с великим трудом мы пробивались к югу. Утешительна, впрочем, такая подвижность пловучего льда, это подает надежду, что в конце концов нас все же вынесет дрейфом на открытую воду. Я уже начал сомневаться, чтобы можно дойти куда-нибудь одними собственными усилиями при таком гнусном состоянии поверхности льда и всего пути — вся надежда теперь на разрежение льда. На наше счастье, вчера поднялся северо-восточный ветер. Пусть бы он только продержался и хорошенько погнал льды. Ведь если ветер мог отнести нас на северо-запад, он может отнести и на юго-запад и, наконец, прямо к нашей цели или хотя бы в море между Землей Франца-Иосифа и Шпицбергеном. Судя по этому наблюдению, я еще больше, чем когда-либо, сомневаюсь, что мы окажемся к востоку от мыса Флигели, и все больше и больше начинаю верить в возможность того, что первой землей, которую мы увидим, — если вообще нам суждено ее видеть, а на это я все же надеюсь,— будет Шпицберген. В таком случае нам и одним глазком не удастся взглянуть на Землю Франца-Иосифа — землю, которую я видел в золотых грезах и во сне и наяву. Ну, да будь что будет, приходится с этим примириться. На Шпицберген попасть в сущности тоже недурно, а если мы действительно ушли так далеко к западу, то тем больше надежды добраться в скором времени до открытой воды или до разреженного льда. Итак, в путь! Если бы мы только могли раздобыть продовольствие, все было бы в порядке, но в том-то и загвоздка. Потратив немало времени на вычисление и размышления по поводу нашего дрейфа и нашего будущего, я позволил себе хорошенько выспаться. К чему, в самом деле, спешить по этому пути, который сегодня ничем не лучше вчерашнего? Да, кроме того, идти ночью и прохладнее и удобнее, чем днем. Самое лучшее — это растянуть по возможности время, расходуя при этом наши запасы лишь безусловно необходимыми порциями. Летом условия, несомненно, улучшатся, и за три рабочих месяца мы сможем обеспечить себя провиантом. Было бы странно, если бы это оказалось невозможным. Птицы здесь во всяком случае встречаются постоянно: вчера я опять видел большую чайку; но на то, чтобы поддерживать свою жизнь ими, у нас не хватит патронов. Все надежды теперь на тюленей и медведей; забить бы хоть одного такого приятеля прежде, чем придут к концу наши запасы; тогда мы будем обеспечены надолго”. “Воскресенье, 16 июня. Вчера дело шло из рук вон плохо. Лед такой тяжелый, что можно придти в отчаяние. Единственное утешение — сознание, что хуже уже быть не может! Мину-.тами я просто не знал, на что решиться. Пожалуй, лучше убить всех собак сразу, чтобы запастись пищей для самих себя, и попытаться без их помощи двигаться вперед по мере сил. Таким образом, мы, конечно, продлили бы свои запасы дней на пятнадцать, а то и на двадцать и успели бы за это время продвинуться вперед хоть сколько-нибудь. На более или менее значительное продвижение, однако, рассчитывать нельзя, а потому все же, пожалуй, правильнее выждать. Но, с другой стороны, до земли, до открытой воды или во всяком случае до разреженного льда не может быть далеко, и каждая пройденная к югу миля имеет свое значение. Значит, нужно пытаться использовать собак до последней возможности и с их помощью продвинуться насколько возможно дальше. Может статься, перемена близка, а если и нет, то лед улучшится, станет ровнее, как тот, по которому мы шли не так давно. А пока что мы вынуждены были забить вчера еще двух собак. Когда тронулись в путь, обнаружилось, что Лисичка совсем выбилась из сил и ноги у нее подкашивались; она упала и не могла встать; я протащил ее немного вместе с нартами, но она тщетно пыталась подняться на ноги. Пришлось взвалить беднягу на нарты поверх груза. Когда дошли до тороса, где нашлось защищенное от ветра место, Иохансен убил ее, пока я ходил искать дорогу. Не лучше было положение и с другой из моих собак — Стурревеном. Нечего и думать было не только заставить его тащить нарты, но и вообще двигаться самостоятельно; он едва плелся, шатался и падал; все время приходилось помогать ему вставать, но тем не менее он еще кое-как двигался. Затем ему стало совсем невмоготу передвигать ноги. Он отстал, постромки его попали под полозья, и его пришлось тащить за нартами. Я попробовал отвязать его в надежде, что тогда он во всяком случае сможет сам тащиться сзади. Он так и поступал некоторое время, но потом лег. Иохансен вынужден был подобрать его и положить на свои нарты, а когда мы остановились на ночлег, пришлось и его убить. Итак, у меня остался один Кайфас, а у Иохансена — Харен и Сугген. Этих трех собак мы сможем прокормить двумя убитыми в течение десяти дней. Но как далеко за это время уйдем — одни боги ведают! Боюсь, что не очень далеко. Теперь мы должны впрягаться в нарты сами, и потому из двух собачьих сбруй сделали подходящую лямку для себя *.(* Хорошая лямка — вещь весьма важная; имея хорошую упряжь, утомляешься меньше — особенно при больших переходах, нежели применяя) Теперь уже не имело смысла идти на свободных лыжах, на которых ноги то н дело подвертывались, соскальзывали и увязали глубоко в бездонный снег. На гладких подошвах комаг снег Обледеневал, и они становились скользкими, как угриная кожа. Мы крепко привязали лыжи, и там, где лед был ровный, действительно оказывалось возможным тащить сани с помощью одной собаки. Таким образом, я убедился, что по сносному льду и ровному пути мы даже без собак сможем продвигаться понемногу вперед без особого труда. Но при малейшей неровности нарты совсем останавливались. Приходилось изо всех сил налегать на лямки, и все же частенько мы не могли сдвинуть нарты с места. Тогда забегали сзади и приподнимали нарты; напряжением всех сил удавалось перевалить их через препятствие, но вслед за тем мы натыкались на новое, и все начиналось сначала. Повернуть нарты в глубоком снегу, в который они часто зарывались, было тоже не легче, и, только приподняв их, мы получали возможность двинуться дальше. Так мы и продвигались шаг за шагом, пока не выходили, наконец, на небольшую равнину, где можно было двигаться быстрее. Но иногда вместо равнин попадались полыньи и торосы, и это было всего хуже; одному в торосах никак не справиться с нартами; приходилось каждые нарты переволакивать вдвоем. Когда мы, наконец, оставляли за собой исследованный заранее путь, мне опять приходилось идти одному вперед, отыскивая проходы между торосами. Пускаться в путь по неровному льду сразу с нартами невыгодно: наткнувшись на слишком трудное препятствие, приходится возвращаться обратно. Вот и тащишься, сначала налегке. Таким-то образом силимся мы продвигаться вперед. Само собой разумеется, что дело идет не быстро, а дневные переходы невелики; однако что-нибудь мы проходим, и затем ведь это единственное, что нам остается делать, так как нельзя же заползти в берлогу и проспать там целый месяц до тех пор, пока лед и путь станут опять лучше. По небу видно, что на юге и юго-востоке должны быть полыньи; быть может, таким способом мы продвигаемся к чему-нибудь лучшему. Вчера начали поход около 10 часов вечера и остановились сегодня в 6 часов утра. Последние дни не останавливаемся на обед и таким образом экономим на одной трапезе. Этот лед и этот путь пока еще не стоят лишней еды. обыкновенный ремень или веревку, перекинутую через плечо и затем обхватывающую грудь наискосок. Наша лямка состояла из двух ремней, перекинутых через оба плеча и перекрещивавшихся на груди, подобно ремням ранца. На спине она прикреплялась к поясу, к которому привязывались также веревочные гужи от нарт. Таким образом, когда тащишь нарты, тяжесть распределяется равномерно на оба плеча и на поясной ремень (т. е. на поясницу и на живот) . Центр тяжести передвигался, следовательно, ниже — как раз повыше ног, которые в производят работу — и лямка не давила на одну только верхнюю часть туловища. Чтобы использовать полностью все ресурсы, сегодня утром собрали кровь Стурревена и сварили из нее, я бы сказал, “кровяную кашу”. Хотя это была лишь собачья кровь, кушанье вышло вкусное, и мы таким образом сберегли порцию нашей рыбной муки. Прежде чем лечь спать, проверили оставшийся запас патронов и обнаружили, к своей радости, что имеем еще 148 зарядов дроби, 181 патрон для винтовки и, кроме того, 14 с круглыми пулями (картечь). С таким запасом мы в состоянии будем просуществовать на льду довольно долгое время; если даже не встретится крупная дичь, всегда сможем настрелять по крайней мере птиц, а 148 птиц хватит надолго. Если же обходиться половинными зарядами, то можно сделать еще больше выстрелов. Кроме того, у нас есть четверть килограмма пороха и порядочно пуль и пистонов для перезарядки патронов. Это открытие вернуло мне хорошее настроение, а то оно пошатнулось; по правде сказать, перспективы наши казались весьма неблестящими. Итак, мы пожалуй, можем считать себя обеспеченными пропитанием на три месяца, а за это время куда-нибудь да придем. Кроме дичи, которую можно настрелять, мы ведь можем также ловить чаек на приманку, а,' кроме того, если придется круто, вылавливать из воды сачком мелких ракообразных. Легко может случиться, что мы слишком поздно дойдем до Шпицбергена и уже не застанем там судов. Ну что ж: там перезимуем. Это еще не беда. Ведь то будет барская жизнь по сравнению с сидением среди этих дрейфующих льдов в полном неведении того, где в сущности ты находишься или куда тебя собственно несет, не видя цели, или же видя ее маячащей где-то вдали. Я не хотел бы вторично пережить все это. Мы дорого расплачиваемся за то, что один раз прозевали вовремя завести наши часы. Да, если бы нас никто не ждал дома, перспектива зимовки на Шпицбергене могла бы быть даже соблазнительной. Я часто лежу, мечтая о том, как тепло и уютно могли бы мы устроиться там. Все за пределами этих льдов представляется в розовом свете! Но придет же когда-нибудь время, и мы из них выберемся. Остается утешать себя поговоркой: “Ночь всего темнее перед рассветом”. Правда, все дело в том, чтобы знать, насколько темна наша ночь, а то она, безусловно, может стать еще темнее. Но мы возлагаем надежды на лето. С наступлением лета положение должно улучшиться”. Как день за днем медленно шли мы дальше, борясь с теми же трудностями, по такому же тяжелому льду. Нарты то и дело застревали. И собаки и люди напрягали все силы, но успехи были невелики. Вдобавок стал ощущаться недостаток продовольствия, и мы уменьшили и свои и собачьи пайки до минимума, чтобы продержаться со своими запасами как можно дольше. Все пятеро чувствовали себя постоянно — с утра до вечера и с вечера до утра — голодными и измученными. Мы уже решили стрелять любую дичь, какая бы ни попалась на пути, но, как нарочно, даже чайки и глупыши не пролетали мимо нас на расстоянии выстрела. Полыньи становились хуже и хуже, почти всегда они были полны снежного месива и ледяной каши. Часто приходилось нам подолгу идти, перебираясь по мелким осколкам льдин, то и дело проваливаясь. 18 июня была вьюга “при сильном ветре с запада (истинного). Палатку рвет и треплет. Нас опять, наверное, вместе со льдом отнесло на восток, туда же, откуда мы пришли: только, быть может, еще севернее. Так носит нас из стороны в сторону по воле ветра и течения! Так будет, быть может, продолжаться все лето, и ничего мы с этим поделать не можем”. Наблюдение меридиональной высоты в этот день показало, однако, что мы находимся под 82° 19' северной широты и, значит, все-таки продвинулись немного на юг. Я убил одну кайру (Uria briinnichii) и .двух глупышей; это несколько увеличило наш запас провианта. К несчастью, я промазал по двум тюленям, а уж какой желанною была бы такая добыча! “Теперь здесь вокруг достаточно оживленно,— писал я в дневнике 20 июня.— Маленькие люрики летают взад и вперед, садятся на лед, щебечут, порхают у самого входа в палатку. Глядеть на них одно удовольствие; жаль только, что они слишком малы. Стаями мы их не видели, почти всегда лишь парами. Замечательно, как увеличилось число птиц за последние дни после того, как позавчера начался и еще до сих пор не утих западный ветер. Всего удивительнее внезапное появление множества люриков. Все чаще пролетают они с шумом и веселым щебетом мимо палатки, создавая иллюзию, что мы снова очутились в более гостеприимных краях. Внезапное появление этих птичек — интересный факт. Но толку от него мало: твердой земли не видно, а путь по льду — хуже и быть не может. Продолжительная оттепель, которая бы ускорила таяние снега, не наступает. Вчера утром перед завтраком я пошел по направлению к югу, чтобы посмотреть, каков там лед. Сначала он был ровный и гладкий, потом пошли полыньи, одна другой хуже. Единственный выход — спустить на воду каяки, хоть они и протекают^ и попытаться идти вдоль полыней на веслах. С этим решением я и вернулся. Путь был все такой же: сплошь мокрый снег, и я глубоко увязал в сугробах между торосами, которых было не-4 мало. Теперь мы уже не разрешали себе и завтракать по-настоящему: съев по 50 граммов хлеба да по 50 граммов пеммикана, принялись готовить каяки к спуску на воду, а также приводить в порядок насосы, чтобы груз в каяках не пострадал от течи. Пришлось, кроме того, заделать дыру в моем каяке, которую я раньше не заметил. Потом скромно закусили 60 граммами алейронатного хлеба с 30 граммами масла на каждого и заползли в спальный мешок намерением спать как можно дольше; чтобы убить время и обойтись без лишней трапезы. Теперь все дело в том, чтобы продержаться до тех пор, пока снег не стает и путь не улучшится. В 1 час дня сегодня, выбравшись из мешка, позавтракали чуточку пороскошнее: поели рыбной запеканки. Досыта есть мы себе больше не позволяем. Решено пуститься в путь, попробовав новую тактику: не избегать полыней, но искать их и пользоваться ими для продвижения на веслах. Во всяком случае это, конечно, должно помочь хоть немного. И чем дальше к югу, тем полыней, конечно будет больше, а вместе с тем увеличатся надежды на какую-нибудь добычу. Вообще же, по правде сказать, положение наше печальное, никаких видов на успех в ближайшее время, так как во всех направлениях лежит сплоченный, непроходимый лед, а запасы быстро убывают; попытки наловить рыбы сетью-волокушей окончились полнейшей неудачей. Долго и старательно я греб в каяке, волоча за собой сеть, но в улове оказался один крылоногий моллюск (Clio borealis) да несколько ракообразных. По ночам я часами лежу без сна и думаю, как найти лучший исход...”
|
 |
|
