Наутро капитан встал рано, а судовой
врач и я не ложились вовсе.
"Гагарин" ночевал на базе отдыха
судостроителей. База напоминала
помещичью усадьбу где-нибудь в
Подмосковье. Двухэтажный дом стоял на
воде, на широком понтоне, и сразу за
ним начинался лес, просторный, без
подлеска, похожий на старый парк.
Вчера нас встретили радушно и просто,
не задавая лишних вопросов, накормили
ухой из Курносого - осетровой.
- Приятные люди, - с чувством сказал
Сергей. - Молчаливые только. Хоть бы
спросили: откуда? куда? Волжане...
- Да, замкнутый народ, - мы чувствовали
себя победителями, хотелось хвастать
и врать, но появление яхты никого
здесь не удивило. Пришли - и хорошо,
милости просим.
Мы привыкли к другому. В Таганроге и
Ростове, на Дону и в канале шхуна из
Одессы вызывает почтительное
любопытство. Это дань уважения
Черному морю. Теперь же, как
провинциальный актер на гастролях,
"Гагарин" пересек рубеж своей
популярности. Я с досадой вспомнил
прибаутку, которая, говорят, до сих пор
держится среди гордых аборигенов
великой русской реки: "Окиян
поперед Волгой - лужа..."
Вечер был душный, появились комары.
Данилыч, затянув люк марлей, укрылся в
каюте. Нам спать не хотелось. На берегу
загорались костры, слышались смех и
пение.
- Пошли в гости, - предложил Сергей.
- Куда? Тебя приглашали?
- Неважно. Пошли, брось эти
стариковские штуки. Мне казалось
неудобным заявиться к чужим людям, к
тому же - кто знает, как смотрят на
такие визиты молчаливые волгари...
Сергей утверждал, что к костру можно
запросто подойти в любой части света,
а я советовал первым делом, когда он
напросится на огонек, передать
хозяевам привет от своей бабушки.
Потом судовой врач ушел, я намазался
"Тайгой", лег на палубу и принялся
отдыхать.
Заснуть не удавалось. На плавбазе
зажгли огни, свет резал глаза. Над ухом
ныл комар. Храпел и стонал в духоте
каюты Данилыч. На берегу пели. Звенели
кузнечики, задорно и протяжно, как
пионерский горн. Я принялся
размышлять, почему их звон приходит
наплывами, то затихая, то усиливаясь,
пришел к выводу, что это иллюстрирует
эффект звуковых биений, и задремал, но
комары тут же искусали веки, на
которых не было "Тайги".
- Вагончик тронется! - пели у ближнего
костра.
- На переднем - Стенька Разин! - ревели у
дальнего.
Веки чесались. Я встал, увидел красные
отблески огня на воде и черные
пляшущие тени, и меня охватила тоска
по веселью, по людям. Там, на берегу,
ничего обо мне не знали и не
стремились узнать. Это было обидно. Я
чувствовал ревность к чужой,
незнакомой жизни; я подумал, что мы
чересчур замкнулись в узком мирке
яхты. И побрел на огонек.
II
В эту ночь мы с Сергеем обошли все
костры. Мы пели с начальником плавбазы,
танцевали с поварихами, проводили на
промысел местных браконьеров, а потом
осели в самой молодой, самой веселой
компании. Ночь проходила, как всегда
проходит ночь у костра, если есть
гитара, и все молоды, и завтра будет
время выспаться. В три часа кончилось
курево; мы совершили набег на яхту, где
благонравно спал Данилыч, а потом,
помнится, я с Толей Бережным стоял у
Волги, мы набирали в бутылку воды, я
спрашивал, можно ли пить ее сырой, а
Толя утверждал, что пить не
рекомендуют, но запивать годится.
Кроме того, я пытался выяснить
семейное положение девушки Гали.
Рассвет был сырой. Песни смолкли,
медленно шуршал ветер. От костра
остался пепел, прошитый багровыми
нитями. Девушка Галя, и ее подруга Тоня,
и еще одна Галя, и гитарист Дима - все
уснули. Последним, уронив голову на
грудь, забылся мой новый друг Анатолий
Бережной. Тогда мы с Сергеем тихонько
встали и пошли к яхте. На палубе, по
грудь в седом тумане, уже стоял
Данилыч и удил волжскую сельдь "бешенку"
на очаковский самодур. На нем была
уютная вязаная шапочка.
- Отдохнули? - спросил капитан.
- Еще как! Отличные здесь люди! И совсем
не замкнутые...
- Волжане! - Сергей отдал швартовы,
течение подхватило яхту. Мы смотрели,
как гостеприимный берег отходит все
дальше, а потом, когда звук
тракторного дизеля никого не мог бы
разбудить, включили мотор: снова
двинулись в путь.
- Чах-чах-чах! - снова не спеша, снова
размеренно выговаривал наш усталый,
верный дизелек. Яхта медленно шла
против течения. Спешить некуда: гонка
со временем кончилась. Правда,
Астрахани не увидеть, но об Астрахани
лучше не вспоминать... Несмотря на две
бессонные ночи, мы чувствовали себя
свежими и бодрыми. Мы были на Волге.
Это был долгий, безмятежный день, один
из последних дней путешествия. Мы
привели в порядок свой дом, свой
кораблик. Палуба надраена до
воскового, матового сияния, горит медь
рынды, умытый "Яшка" похож на
именинника, а Данилыч все протирает
стекла каюты, смахивает
несуществующие пылинки со штурвала.
- М-минуточку! Снимаю, - говорит Сергей.
- Этюд со шваброй. Станьте так, чтоб
была видна Волга.
Мы привели в порядок и себя. Приятно
вымыть голову в мягкой, свежей воде, а
главное удовольствие в том, что то и
дело вспоминаешь: это волжская вода.
Мы на Волге.
- Снимаю! Этюд "Намыленные"! -
говорит Сергей, а навстречу по широкой
реке идет теплоход "Космонавт
Гагарин", пассажиры во все глаза
глядят на странную намыленную троицу,
и идет наш тезка не куда-нибудь, а в
Астрахань.
По левому борту разворачивается
Волгоград. Прошли парковую зону, пояс
новостроек, полосу заводов, и снова
заводы, парки, новостройки. Город
выстроен широко, с размахом, развернут
вдоль реки неглубокой длинной полосой;
он растет по тем же законам, что и
береговой лес заволжской стороны.
Говорят, будто его длина - около ста
километров, говорят, будто Волгоград -
самый длинный город в стране. Привет
тебе, Самый Длинный! Мы готовимся к
свиданию. Приятно надеть свежую,
хрустящую рубашку, чудом сбереженную
для такого случая: восхитительна
прохладная глубина парадных брюк. А
вот и кульминация мужского туалета -
неторопливое, вдумчивое бритье.
III
Я сидел в каюте и намыливал
подбородок, как вдруг мотор замолчал.
- Что случилось? - Я выскочил наверх.
Река сияла. По этой раскаленной ртути
навстречу "Гагарину", под рыжим
кливером, медленно двигался
крейсерский катамаран. На борту
виднелась короткая белая надпись - "Мечта".
- Вот оно, - сказал Данилыч, и я услышал,
как Сергей втягивает воздух - чшшш?
Суда сходились. На палубе "Мечты"
выстроилась команда - человек, по
крайней мере, десять.
- С прибытием! - кричал высокий, худой,
пожилой мужчина. На нем были черный
свитер и фуражка с крабом.
- Здравствуй, земляк! - Данилыч пытался
разглядеть лицо нашего недруга.
Мешало солнце, бившее капитану прямо в
глаза.
- Молодцы! Дошли-таки! Я вас уже два дня
под жидаю, - продолжал мужчина.
- Вашими молитвами... - не выдержал
Сергей, но тут Данилыч вдруг закричал:
- Фролов! Это же Фролов! '
- Я самый. Здравствуйте, Анатолий
Данилович! Я за вами с тринадцатого
шлюза наблюдаю. Диспетчер...
- Как вы оказались на "Мечте"? -
грубо перебил я.
- Ребята знакомые... Когда "Гагарин"
шлюз № 13 прошел, нам в управление
порта позвонили. Диспетчер звонил, по
моей просьбе. Потом регулярно
сообщали: Юрочка в седьмом шлюзе, в
шестом... по моим расчетам, вы еще вчера
на Волгу вышли?
- Ну да. Вот оно... А "Мечта"?
- С "Мечтой" повезло. Хорошо бы,
думаю, одесситов прямо на реке
встретить, а тут "Мечта" идет,
капитан - старый знакомый...
- Так откуда же она?! Разве не из Одессы?
- Мы идем из Тольятти, - капитан
катамарана, до сих пор молчавший,
вежливо улыбнулся. Он был небольшого
роста, не в свитере, а в пиджаке, не в
фуражке, а в берете. - Очень рад, что
сумел помочь. Был, так сказать, полезен.
- Так вы в канале не были? А на Дону, а в
Азовском?..
- Мы идем сверху, из То-ольятти, - от
недоумения по-волжски окнув, повторил
капитан. Яхты сошлись. Юрий Михайлович
Фролов перепрыгнул на палубу "Гагарина".
"Мечта" сменила галс и под рыжим
кливером пошла вниз по реке. Мы долго
смотрели ей вслед.
IV
- ...А в Азовском море был шторм.
Девять баллов! - Шкипер немного охрип,
он вел свой рассказ уже третий час.
Баллы крепли.
"Гагарин" стоял у здания нового
речного вокзала. Вокзал отличался
размахом, характерным для Волгограда.
Играла музыка, шло вечернее гуляние
волжан. Широченная лестница
спускалась на просторную набережную.
К северному крылу вокзала подходили
суда. Мы стояли у южного,
недостроенного крыла - в центре города
и вместе с тем в укромном тихом уголке.
Это место указал Фролов.
Большое удовольствие - рассказывать о
путешествии такому собеседнику. Юрий
Михайлович умел слушать: он был
терпелив, доброжелателен; он смеялся
как раз там, где, по нашим
предположениям, было смешно, и
сокрушенно качал головой там, где это
требовалось. Его большие темные глаза
блестели. В них был интерес, было
понимание.
- Завидую вам, - вздохнул он, когда
Данилыч наконец справился с мухами
Волгодонска, пересек Цимлу и, пройдя
все тринадцать шлюзов, вырвался на
Волгу. - Какие теперь планы?
- У меня еще месяц свободный, - Данилыч
тоже вздохнул. - Хотел в Астрахань
дойти, вот оно. Жаль, у ребят отпуск
кончается.
- У нас в запасе пять дней, - неожиданно
изрек судовой врач. Бросив взгляд в
мою сторону, он улыбался ехидно и
торжествующе.
- Два, - машинально поправил я. - Не
делай из меня дурака.
- М-минуточку! С какого числа мы в
отпуску?
- Если ты хочешь делать из кого-то
дурака... Ну, с шестого июля...
- С десятого. Отпуск-то я оформлял. Ты
прогульщик, Баклаша, злостный
прогульщик. Чего уставился? Сюрприз!
Вид у меня был, наверное, глупый; у
Данилыча тоже. Сергей радостно
толковал о каких-то отгулах за дружину,
о сюрпризах, о том, как он едва не
проговорился...
- Он таки сделал из нас дураков, -
нашелся наконец шкипер.
- Что ж, вполне можно успеть в
Астрахань, - невозмутимо сказал Фролов.
- Карту Волги я вам принес. В первый
день доберетесь до Ахтубинска...
И он открыл атлас.
Перед нами лежала Волга - не
среднерусская, лесная и хлебная, как
обычно ее представляешь, а - Нижняя,
азиатская, древняя Ра Птолемея,
тюркская Итиль. Южнее Сарепты
начиналась бывшая Астраханская
губерния, где еще в начале века
административно выделяли области
астраханского Казачьего войска,
Калмыцкую степь, управление
Букеевской киргизской орды. И
географические названия навсегда
закрепили странное смешение
славянского мира с восточным. На карте
были отмечены деревни Дубровка,
Енотаевка, Сероглазовка - и Цаган-Аман;
боковые протоки носили ласковые имена
Воложек - Солодниковой, Сенной,
Коршевитой. А рядом с Большой Волгой
вилась синяя жилка Ахтубы, и совсем уж
сказочные, былинные реки Торгун и
Еруслан тянулись восточней, летом
уходя под землю, распадаясь на цепь
котловин; там лежали соляные озера
Эльтон и Баскунчак, Рынь-пески,
невысокие гряды Большого и Малого
Богдо, блестели на солнце соры - Могута,
Горькое, Баткала. Названия напоминали
о необычайной судьбе этих степей, где
жили скифы, аланы, хазары, половцы, где
волна за волной прошли угры, гунны,
булгары; здесь, на Нижней Волге,
образовав Золотую Орду, осело
выдохшееся нашествие монголо-татар, а
позже, после присоединения к России,
пришли калмыки, буддисты-ламаиты, и
гонимые никонианами староверы, и
мусульмане-киргизы...
Темнело. Мы с трудом оторвались от
карты. Перед глазами вспыхивали
кривые сабли, ржали кони, в Астрахани
сидел Стенька, архимандрит Рувим
умело возмущал стрельцов на
антихриста Петра Алексеевича; а
главное - плыла Волга, "Волго" -
"светлое, белое озеро"...
- Завидую вам, - повторил Юрий
Михайлович Фролов.
- Кстати, - осторожно вставил я, - вы еще
на один вопрос не ответили... помните,
из письма? В этом году, кроме "Гагарина",
одесские яхты на Волгу не приходили?
- Не только в этом году, - Фролов едва
заметно улыбнулся, - за всю историю "Юрий
Гагарин" - первая одесская яхта на
Волге. Я это точно знаю - по своей
работе.
- Первые дошли, вот оно! - расцвел
Данилыч.
- Вы не просто "дошли". Вы победили,
- Юрий Михайлович помолчал. - Ну, пойду:
засиделся. Отдыхайте.
- Успеется отдыхать, - строго сказал
капитан. - У нас еще одна встреча
сегодня, неотложная.
- Я вас провожу, - сказал Фролов. Он
сразу понял, что имеет в виду шкипер.
Вскоре, закрыв яхту, мы вместе шагали
через ночной город.
* * *
Мамаев курган. Барельеф - скорбная
очередь скульптур у подножия. Детали
неразличимы, уже совсем поздно. Город
давно спит. Мы пришли сюда в неурочное
время, но не мы одни. По лестнице
поднимается человек. Лестница не
освещена, однако по его походке,
медленной и тяжелой, чувствуется: он
немолод.
- Подождем, - тихо говорит Данилыч, и я
понимаю: тот, кто пришел сюда ночью,
наверняка хочет побыть один. Мы
останавливаемся, ждем, пока тяжелые
шаги не затихают. Потом идем наверх.
Аллея пирамидальных тополей. В их
сумеречной рамке все выше вырастает
Статуя. На темном кургане она одна
освещена. Алое пятно на острие меча.
Это не кровь - предупредительный знак.
Еще один пролет лестницы. Фигура
автоматчика, рвущаяся из скалы. Ущелье
полунамеченных, слитых с камнем
барельефов. Удлиненная площадь с
водоемом посредине. Площадь упирается
в глухую, увитую плющом стену; справа
от водоема длинный ряд скульптур.
Мы почти ничего не видим, в темноте
неожиданно и неясно проступает то
могучая фигура воина, то бесконечно
печальное лицо Матери. Хорошо, что мы
пришли сюда ночью. Мне приходилось
слышать разные мнения о
художественной ценности мемориала;
возможно, днем все это выглядит
помпезно. Что ж - если так, значит, по
ночам курган умеет вдохнуть истину
даже в навязанное ему. Ночью он живет
по своим законам.
В темной стене освещен вход как бы в
пещеру, в туннель. Широкий и низкий
проход поднимается и плавно
заворачивает, свет прожектора сюда
уже не проникает, но впереди другой,
колеблющийся и неяркий свет. Мы входим
в огромный круглый зал.
Он пуст. Только в центре из-под
каменных плит поднимается кисть руки
с факелом.
Мы долго стоим здесь. Не знаю, о чем
думают мои попутчики, мои друзья. О
многом, наверное. О погибших. О Победе.
Я думаю и о нашем путешествии.
На долгом пути "Гагарина" почти
всюду когда-то побывал враг; но
восточней этой точки война не прошла.
Не пустили.
Вечный огонь горит и освещает
мемориальные доски на стенах. Их
тридцать четыре; на каждой свыше
двухсот имен. Это имена погибших. Но вы
победили, слышите?..
Огонь рвется в отверстие кровли и
гудит, шелестит, словно ветер. И еще
один звук наполняет огромный пустой
зал: торжественный, громкий,
завораживающий звон ночных
кузнечиков.
